смотреть другие покупатели. У Артема кровь прилила к голове, и его бросило в жар. Он в упор смотрел на женщину и не находил, что ответить. Ситуация была наиглупейшая, в самом деле — не доставать же битое яйцо обратно и не демонстрировать его всем вокруг? «Дурдом какой-то», — подумал он, ощущая себя словно в тумане.
— Стои́т, яйца покрупнее себе выбирает, да ещё и хамит, когда ему замечание сделали! — не унималась толстуха.
— Да иди ты… дура, — тихим шепотом яростно сказал тетке Артем, резко повернулся и быстро зашагал прочь, не глядя по сторонам. От хорошего настроения не осталось и следа.
— Чего?! — закричала та вслед. — Хам невоспитанный!
Но Артем уже скрылся за дальними стеллажами. «Как так-то?! — сердце у него бешено колотилось, он остановился, но успокоиться никак не мог. — Что же это такое? Чего ей надо было от меня? И ведь врет, жаба! Врет как дышит. Ну почему же люди такие бывают?! Откуда они берутся? Неужели им просто нравится скандалить? Но зачем?! Почему?! И ведь она же наверняка так себя всегда ведет, со всеми. Ведь не первый же я, кому она подобные вещи говорит. А ей уж лет под пятьдесят, наверное».
Он стоял перед полками с какими-то кастрюлями и делал вид, что разглядывает их. Несколько раз глубоко вздохнув, он через какое-то время немного успокоился и, выйдя из-за своего укрытия, медленно пошел с тележкой по проходу. «Ладно, если бы я действительно яйца крупнее выбирал, а то ведь не так всё это. И чувствуешь себя в такой момент как идиот последний. Вроде обвиняют тебя в чем-то, люди смотрят, и кажется, надо бы объяснить им, что неправда это, оправдаться, но в чем оправдываться-то? Что объяснять? Что я всего лишь битое яйцо заменил на целое? Но ведь это же глупо! Это же унизительно, в конце концов! Но что тогда? Что? В морду бить? Силой и таким же хамством отвечать? Но что тогда будет? Так ведь она ещё и баба, бить ведь не будешь, тем более в магазине. А если они кроме силы больше ничего не понимают? Вот так вот убегать сразу? Как же это всё неприятно…»
Вдалеке, возле каких-то паллет Артем снова увидел ту тетку. Она, нахмурившись, набирала в пакет картошку. Сердце у него снова заколотилось. «Свинья толстая», — подумал он со злостью, повернулся и быстро пошел на кассу.
Мать открыла дверь и с удивлением посмотрела на сына.
— Ой, Артем? Привет. А чего ты не сказал, что сегодня приедешь, когда я звонила? Ты чего такой, словно на взводе?
— Да так… — хмуро бросил он, разуваясь. — Мелочи жизни, не обращай внимания.
— Ну ты хоть расскажи, что там у вас с Эльвирой-то произошло? Почему вот так вот сразу?
— Мам, ничего не сразу. К этому уже несколько лет шло. Ну а тут — всё, капнула последняя капля. Давай сейчас не будем об этом, настроения нет. Потом как-нибудь сам расскажу.
Мать пожала плечами.
— Как знаешь… А что это за кофта на тебе? Где твоя? Я эту у тебя ни разу не видела.
— Да моя испачкалась, выбросить пришлось. Эту дядя Гена дал.
— Дядя Гена? Как он там, кстати?
— Всё хорошо у него. Привет тебе передавал.
— Спасибо. Ты пообедаешь у меня?
— Не откажусь. Я поем, вещи у тебя кое-какие выложу, и мне на работу забежать надо будет. Потом домой, в смысле туда, к Эльвире, заберу тоже кое-что из своего, а потом снова к тебе. У тебя переночую и завтра снова в деревню поеду.
— Опять в деревню? Я думала, ты уж совсем вернулся.
— Да нет… Мне просто на работу нужно, ну и кое-что дома взять — вещи теплые и так, по мелочи. Отпуск-то ещё впереди почти весь, чего мне тут в городе сидеть?
Пока мать разогревала обед, Артем прилег на диван и закрыл глаза, положив руку на голову. На душе было как-то мерзко и гадостно. У него было ощущение, словно он наступил где-то на улице в собачье дерьмо, притащил его домой, и оно непрестанно воняет. После того как та тетка устроила скандал в магазине, у него напрочь вылетело из головы всё, о чем он думал до этого. Всех этих «я тебя люблю» словно и не бывало. Когда он шел из супермаркета к матери, то просто не замечал окружавших его людей, прохожих, шедших навстречу, не говоря уж о том, чтобы говорить им эти слова. «Как же так-то? — думал он сейчас, лёжа на диване. — Вот так вот подошел к тебе какой-то человек, нахамил на ровном месте, ляпнул чего-то про какие-то несчастные яйца и сразу всё псу под хвост?» К горлу снова подступил комок, но на этот раз от ощущения полного бессилия перед элементарным хамством. Он вспомнил ещё и Зинаиду, продавщицу из деревенского магазина. Но там ему как-то удалось быстро взять себя в руки. А тут…
«Господи, ну как так-то? — сжал губы Артем. — Ну почему такое происходит? Я же хочу любить! Готов любить! Я согласен любить! Но что я могу поделать с собой, если не получается по-другому реагировать в таких ситуациях? Как там дядька говорил? Автоматически реагируем, рефлекторно. Но в силах ли я это изменить?»
— М-м-м… — он замычал, сев на диване и обхватив голову руками, которая снова разболелась.
— Сынок, иди мой руки и обедать, всё готово, — крикнула с кухни мать.
«Эх, тётка, тётка… — грустно думал Артем, молча хлебая горячий борщ, — тебе-то это зачем? Неужели это тоже привычка такая — скандалить? Как же так жить-то? — и вдруг он почувствовал вместо гнева жалость. — Слушай, а ведь она и вправду с таким характером всю жизнь живет. Ведь это же мучение, должно быть, — видеть вокруг только врагов, видеть один негатив, а нет его, так самой выдумать. Какое у неё лицо было, когда она потом картошку накладывала — словно весь мир ей должен».
— Артем, ты какой-то не такой сегодня. Сидишь, молчишь… О чем думаешь-то? Поделись хоть… — Мать с тревогой посмотрела на сына.
— Ничего, мам, так это я… Задумался просто. Всё нормально, не волнуйся. Да, кстати… От дома-то нашего деревенского, считай, ничего не осталось, — и он горько усмехнулся.
— Как это?
— А вот так. Покупатели наши, которым мы дом-то в свое время продали, уехали в город обратно. А дом на слом пустили, вот так вот.
— Ой как жалко… — Мать всплеснула руками. — Прям, совсем ничего не осталось?
— Сруб один стоит со стропилами и всё. Ни бани, ни стайки нет уже.
