Марш беспризорников (17.10.2012)
Так заведено в России, что для определения социальной позиции используют два цвета — красный или белый; в палитре имеется много иных цветов, — но внятного представления о прочих цветах нет.
Видимо, этим ограниченным знанием объясняется словосочетание «красно-коричневый» — соединившее, для удобства восприятия, в едином феномене две принципиально несхожие доктрины.
Потребность видеть жизнь как соревнование двух систем — «на первый-второй рассчитайсь!» — равно велика и в либеральных и в консервативных рядах.
Культура или контр-культура, классика или авангард, режим полковника или болотная оппозиция, рыночный капитализм или казарменный социализм: сознание ждет нужного зуммера, мозг замер в ожидании понятной сигнальной системы, — вот звучит нужное слово, тогда включаются механизмы, загораются лампочки.
Вы не участвуете в болотной оппозиции? Значит, вы — охранитель! Вам не нравится, что авангардист рубит иконы топором? Значит, вам нравится академический салон! Вы не любите ворья? Стало быть, вы за Сталина!
Помилуйте, это же не обязательно так.
Я например, не люблю рыночный капитализм и воров — и Сталина тоже не люблю;
Мне неприятно, когда пакостят в церкви — но салон не люблю тоже.
Оппозиция мне не нравится — но это совсем не значит. Что я охранитель.
Напротив. Именно потому, что я не люблю салон, я не люблю авангард; именно потому, что не охранитель, я не люблю картонную оппозицию.
Сегодня на смену истерике белых ленточек пришла ажитированная любовь к президенту — и это выглядит тоже очень противно.
«Законно избранный президент», «отец нации», «кому президент не отец, тому родина не мать»! — да что же это такое?
На всякий случай говорю публично, что президент мне не отец. В мой дом такой человек вряд ли бы попал — шансы исчезающе малы.
Отец у меня имеется, я им горжусь — его зовут Карл Моисеевич Кантор.
И другого отца я никогда не искал, потому что лучше отца не бывает. Уж не полковнику гб заменять мне отца.
И мама у меня тоже имеется — Татьяна Сергеевна. И я ей, вот этой вот мамой, горжусь.
И не стоит мне предлагать иную семью — не возьму.
У моих сыновей есть отец, и у меня есть отец — вот наша семья. Это, вообще говоря, нормально, чтобы была семья.
Семья — это, вообще говоря, понятие божественное (см. отношения Бога Отца и Бога Сына), понятие, не имеющее отношения к национально-репрессивно-государственной тематике. То, что разные государства объявляют свой режим — семьей, президента — отцом народа, это умилительно, но совсем не здорово. Как правило, на смену рыхлой демократии приходит так называемый «народный» редим, когда тиран говорит народу: смотрите, люди — я приструнил подлых бояр! А теперь я говорю с вами без посредников, только я — Отец, и вы — мои дети! Так бывало не раз, непременно будет и снова; связано это внушение не только с нацизмом или сталинизмом — это вообще свойственно любой форме оболванивания населения.
Думаете, авангардист, который какает на улице, мажет физиономию какой-нибудь дрянью и фотографируется со значительным искаженным лицом — думаете, он чем-то отличается от марширующего единоросса? Совсем немногим, только цветом макияжа.
Потребность в верховном родителе (в Большом брате, в президенте, в либерализме, в рыночной экономике, в компании единомышленников на Болотной, в авангардном кружке единомышленников, в партсобраниях) — это все от глубокого и горького сиротства. Сирот крайне жалко, но помочь им трудно: Россия, по которой бродят толпы интеллектуальных беспризорников, неучей, сбивающихся в кучки по интересам, — это горькое зрелище, но это историческая реальность страны.
У авангардистов, патриотов, либералов — не было папы, который приучил бы читать книжки; — взамен обычной семьи появились свободолюбивые дружбаны, которые приучают понимать искусство как испражнение в музеях или протестные частушки; появляются наставники, они подменяют нормальное семейное чувство — патриотическими экстазами.
Это не нормальное семейное чувство, поверьте. Все настоящее — естественнее, надежнее, проще.
Нет мамы, которая читает сказки и варит кашу, зато есть партия, которая руководит — или куратор, который объясняет, что какашками кидаться хорошо.
Девочки и мальчики, не слушайте этих дядей, слушайте маму!
Все это явления одного порядка, это российское массовое сиротство: кружки обкуренных авангардистов, активисты из Единой России, шатуны с Болотной, кликуши патриоты, президентские активисты.
Ну их к бесу — вместе с их верховным отцом народов и картонной оппозицией.
Дома надо сидеть и Шекспира читать — с папой и мамой. А с плохими мальчишками по подворотням бегать не надо.
Щи из топора. Что будет координировать Координационный совет оппозиции (18.10.2012)
Координационный Совет всем хорош, одна беда: непонятно, что координировать. Недурно бы построить хорошее государство — но пока не решили, какое именно. А вот координационный совет для строительства выбирают. Вообразите ситуацию: вы не решили, что будете строить — бассейн или храм, но архитекторов позвали. Это глупо, правда?
Тридцать лет назад у всех без исключения интеллигентных людей было ясное представление о том, что делать — причем без влияния Чернышевского. Представление было сформировано завистью к западному образу жизни и выборочным чтением запрещенной литературы. Неважно, насколько представление о западной жизни было ложным. Важно, что представление было твердым — переспорить нас никто не мог.
Помню, какой-то зануда в 80-е годы пытался мне доказать, что Модильяни бедствовал, Ван Гог застрелился, Рембо не издавали миллионными тиражами, и вообще на Западе был фашизм. Я эту брехню разнес вдребезги. У меня, как и у всех, был наготове малый словарь активиста.
Вот рецепт достойного бытия:
Демократия — частная собственность — рынок — свобода слова — авангард — цивилизация.
Так у хороших людей устроена жизнь.
Прошли годы. Мы получили демократию, рынок, частную собственность, свободу слова, авангард и цивилизацию.
Ингредиенты в наличии — как в любой поваренной книге написано, мы так и сделали. Но получилось скверно. Подозрение закралось: ингредиенты не в той последовательности добавляли — надо было с океанских яхт начать, а мы сперва садовые участки приобретали. Возможно, надо было всю землю сразу приватизировать. Ведь как хорошо шло, а какая-то досадная помеха обнаружилась.
Рецепт социального счастья в России напоминает народную сказку «Щи из топора». Там указан вот какой рецепт: солдат сперва кладет в кастрюлю топор и варит воду с топором — а потом добавляет в кипяток капусту, мясо, картошку, соль. В итоге топор выбрасывают — и тогда щи можно кушать.
Так и в России случилось: в кастрюлю демократии положили авангард, яхты, рынок, свободу слова, частную собственность, цены на недвижимость. И все уже почти хорошо.
Осталось народ поменять, тогда все сложится. Это именно тот самый топор, который лишний.
Народ некачественный, не лезет, шельмец, в цивилизацию. И — если вдуматься — светлое будущее строить без народа значительно удобнее. Еще Бертольд Брехт предлагал в случае войны — выбрасывать мирное население в тыл противнику: пускай враги с этим дурацким населением валандаются. Так и в битве за цивилизацию следует поступать. Надо бы избавится от балласта, и дело пойдет живее.
Небольшая процессуальная неувязка состоит в следующем:
Когда обвиняли Советскую власть, то ее преступлениями называли политику, направленную против народа: коллективизацию, голодомор, индустриализацию, напрасные жертвы войны.
Именно преступление в масштабе народа стало критерием преступности режима. Правозащитники вменяли тиранам многомиллионные жертвы — а если бы страдали только менеджеры высшего звена — что особенного было бы в тирании? Преступление было направленно против народа, поэтому власти нет прощения.
Коль скоро однажды апеллировали к народной беде, — этой логики и следует придерживаться.
Однако придерживаться этой логики и одновременно следовать философии Хайека — невозможно. Возник социальный парадокс. Трудно защищать весь народ от коммунизма и одновременно способствовать расслоению этого же народа под влиянием либерального рынка. Очень трудно одновременно — приветствовать отмену крепостного права 1861 года и радоваться приватизации 1992 года. Фактическая отмена указа 1861ого года, случившаяся через 130 лет после реформ — должна восприниматься как их продолжение; это непросто сделать, но необходимо.
В этом и будет состоять миссия Координационного совета — снять противоречия. Попутно решат, какое именно государство мы строим: феодальное, рабовладельческое, корпоративное. А кстати обсудят вопрос, что делать с топором, забытом в кастрюле.
