– Человек не может жить без стены. Потому что на стене висят портреты Ленина, Чайковского, портреты моих погибших друзей. И поэтому – да здравствуют стены, которые нас не отделяют от мира. Стены, отделяющие от мира,- это тюрьма.
Обводит взглядом комнату и произносит последнюю фразу:
– Единственное, что у меня дома висит на стене,- портрет Маяковского. И поэтому мне кажется, что у моей комнаты нет стен.
ЕКАТЕРИНОСЛАВСКИЙ ДОМИК
Жизнь Светлова пролегла между двумя домиками – затерявшимся в зелени больничного сада одноэтажным корпусом и стареньким, на Гимнастической улице Екатеринослава, где он провел отроческие годы (примерно 1916-1922).
В сентябре 1965 года, спустя год после смерти Михаила Аркадьевича, я поехал на его родину, в бывший Екатеринослав, нынешний Днепропетровск.
Этот город можно было бы назвать маленьким Киевом- Днепр, зелень, холмы. Впрочем, в этом городке около миллиона жителей.
Перед отъездом я встретился с сестрой Светлова – Елизаветой Аркадьевной. Она сказала, что дом, где жила их семья, находится на Гимнастической улице, номера не помнит, назывался «домом Баранова» – по фамилии владельца. Напротив, наискосок от дома воинского начальника.
В Днепропетровске знакомлюсь с сотрудниками обкома комсомола и местной молодежной газеты «Прапор юности». Когда говорю, что хочу разыскать домик, где жил Светлов, это встречается с энтузиазмом.
Мне дают машину и фотографа В. Арсирия – снимки нужны для местного Музея комсомольской славы, где Светлову наряду с уроженцами города – Михаилом Голодным, Александром Ясным, Дмитрием Кедриным – отводится большой раздел.
Вместе со мной на поиски отправляется днепропетровский литературовед С. Шейнин, автор книги о Кедрине и подготовленной к печати работы о Голодном.
Решено начать поиски с визита к Михаилу Львовичу Сосновину. Это товарищ Светлова по Екатеринославскому, как оно тогда называлось, «высше-начальному» училищу, по одной из первых в стране комсомольских газет – «Грядущей смене», по молодежной коммуне (вроде той, что будет описана потом в первом действии «Двадцать лет спустя»).
Мы просим его поехать с нами на Гимнастическую улицу – помочь найти светловский домик. Но Михаил Львович плохо себя чувствует, поехать не может. Он рисует небольшой план, по которому мы отыщем дом. Вернее, даже не дом, а место во дворе, на котором он стоял.
Едем на Гимнастическую – теперь она улица Шмидта. Находим бывший дом воинского начальника – сейчас здесь районный военкомат. Пересекаем улицу наискосок. Входим во двор. Жильцы смотрят на нас с удивлением, особенно на фотографа, увешанного аппаратами. Начинаем расспрашивать старожилов. Никто не помнит, чтобы здесь жил поэт. Долго перечисляют фамилии всех, кто здесь проживал – с пропиской и без. Тогда я вспоминаю – «дом Барановых».
– Дом Барановых! – громко восклицает старая женщина, всплескивая руками.- Ха! Дом Барановых. Так вы бы сразу так и сказали – дом Барановых. Это же через дом от нас. Слушайте меня – идите туда, о! Шмидта, двадцать три, бывшая Гимнастическая, семь.
Входим во двор дома 23. Находим женщину в возрасте, который вполне нас устраивает: она может Светлова помнить.
– Скажите, пожалуйста, здесь жила семья поэта Светлова?
– Еще как жила! То есть что я говорю – жили ужасно. Вот здесь, перед вами, вот тут стоял маленький домик. Даже не домик, а просто развалюшка. Длинный такой, одноэтажный.
Перед местом, где был домик,- акация. Старое дерево, растущее как будто в два этажа. Видно, его раньше надломили, оно согнулось, а потом вытянулась свежая ветвь и стала стволом.
За сарайчиком здание кондитерской фабрики, старая кирпичная труба.
Рядом – довольно хилый двухэтажный дом с деревянными подпорками и хлипкой шатающейся лестницей; наверху появляется еще одна пожилая женщина, скептически смотрит на нас сверху вниз и спрашивает, что нам нужно. Мы объясняем, она молчит, потом громко, на весь дворик, вздыхает:
– Человек живет – его не ценят, а когда он умирает, начинают суетиться.- И скрывается в дверях.
Светлова при жизни ценили, но она права.
Фотограф В. Арсирий щелкает, снимает все, что только можно,- место, где стоял дом, жильцов, трубу, акацию.
Потом снова выходит скептическая женщина и кричит нам:
– Слушайте, если вы уж так интересуетесь, может быть, вы поможете, чтобы отремонтировали наш дом? Вы видите, в каком он состоянии?
Нам советуют пойти еще к одной женщине, которая здесь жила в те же годы, что и Светлов,- к Любови Яковлевне Владимирской. Ее дом неподалеку. Идем. Сначала она не понимает, что нам нужно. Потом:
– Ах, Светлов? Так это же поэт! Ну как он, жив- здоров?
– Он умер в прошлом году.
– Умер? Ай-яй-яй! Он умер?
Долгие вздохи искреннего сожаления. Потом вдруг:
– Ну, а если он умер, так что же вы его ищете?
– Нет, мы разыскиваем места, где он жил, людей, которые его помнят.
Выразительный взгляд: мне бы, мол, ваши заботы; потом она говорит:
– Ну хорошо. Я вам скажу – он был очень хороший мальчик, способный. И мать его, Рахиль Ильевна, была хорошая. Но как они нуждались! Вы знаете, я вам так скажу – он настоящий коммунист, из бедности вышел. Господи, до чего они были бедные, ой, какие бедные! Я помню, Мотя – его так звали мальчиком,он же всегда был оборванный, голодный 1* . И вот такие пышные черные волосы. А дом был старый, такой старый, что, когда они уехали в Москву, его сразу же снесли.
На следующий день я снова прихожу в светловский дворик, стою под акацией. В памяти звучат слова: «Ой, какие они были бедные!»
Светлов почти никогда не вспоминал об этом.
Против светловского дворика, немного направо,- райвоенкомат. Старожилы рассказали мне, что в первые годы Октября там записывались добровольцы в Красную Армию.
Когда в 1920 году Светлов решил вступить добровольцем-стрелком в 1-й Екатеринославский полк, ему не пришлось много блуждать – он просто пересек улицу.
У военкомата шумно – идет призыв. Вспомнилась речь Михаила Аркадьевича на его творческом вечере 27 октября 1963 года, в связи с шестидесятилетием. Он тогда сказал: «Моя биография – это разрушающийся дом, на месте которого будет построен новый…»
Может быть, ему припомнился тогда разрушающийся домик детства, обреченный на снос.
1* Позднее, заполняя анкету, Светлов на вопрос об участии в борьбе с голодом ответит: «Больше голодал, чем помогал голодающим» (ЦГАЛИ).
Марк Соболь
СРЕДИ ВЕСЕЛЬЯ…
Склонился над огурчиком соленымУстало захмелевший полубог.На этом свете перенаселенномПоэт непоправимо одинок.Кипит весельем скопище людское,Себя заздравным звоном распаля.А он к груди притронулся рукоюИ вдруг услышал – дрогнула земля.Качнулись стены, и расплылись лица,И вот уже в разрывах грозовыхПо-человечьи застонали птицы,Когда от неба оторвало их.По склонам камни, скатываясь, скачут,И населенью ног не унести,И девочка испуганная плачет,И надо эту девочку спасти.А мы шумим, смеемся, сводим счеты…Он опоздал, замешкался, не спас.И потому очередной остротойОн грустно отстраняется от нас.
ПЕСЕНКА О ПАРУСЕ. Римма Казакова
Меня подвели к Светлову в Доме литераторов в 1956 году. Я была «начинающей», приехала в отпуск в Москву из Хабаровска. Он сказал:
– Ну, прочти стихи. Только покороче.
Я прочла стихотворение из трех строф. Он подумал, пожевал губами.
– А теперь переверни.
– Как?!
– Экая непонятливая! Дурочка моя. Ну, поставь начало в конец, а конец, наоборот, в начало. Поняла?
Я мгновенно «перевернула» стихотворение и опять его прочла.
– Все равно плохо,- грустно сказал Светлов.- Да ты не огорчайся. Ешь конфеты. Конфеты любишь?
Конфеты были большие, в красивых бумажках, я их ненавидела, но ела – не хотелось уходить от него. Потом почему-то все пели, и я тоже. Михаил Аркадьевич сказал:
– Старуха, а это у тебя лучше получается! Может, тебе в хор Пятницкого податься?
Не знаю, как это объяснить, но все это было необидно. Это было правильно. Поэзия – Дело жестокое. Я потом всегда верила Светлову, а когда он хвалил, тем дороже были похвалы.
Он был волшебник. Этому нельзя научиться, но с ним рядом можно было вдруг открыть в себе это, если уж оно было. Я почти никогда не читала Михаилу Аркадьевичу стихов,- мне казалось, что это не самый лучший способ учиться у него. Просто – быть рядом.
Иногда все же стихи читались. Неестественность, насилие над словом его коробили – по лицу было видно, даже если он молчал. Однажды я ему спела песенку о парусе. Он к ней отнесся по-доброму. Мне кажется, я не написала бы этого стихотворения, если бы не знала Светлова. Я посвятила его ему. Может, это один из самых скромных цветов к его памятнику. Но – по праву любви.
