становится понятно, что это не продолжительный благостный смотр достижений советской власти. Остров кишит людьми: заключенные играют в футбол, купаются в море, обучаются ремеслам. В фильме ставится цель доказать, что на Соловках не прекращается движение: с явным наслаждением камера проводит инвентаризацию всех видов транспорта Соловков – машин, лодок, поезда и, наконец, собственного самолета. Картина отражает и подчеркивает свободу движения Соловков собственным быстрым темпом киноповествования. В духе своего времени «Соловки» рисуют движение как ключевую составляющую кинозрелища. Киноаппарат способен запечатлеть движение – этим он и занимается. В фильме практически нет кадров со статичными сценами. По мнению Жиля Делеза, «подвижная камера служит чем-то вроде обобщенного эквивалента всех средств передвижения, какие она показывает или какими пользуется (самолет, автомобиль, пароход, велосипед, метро, собственные ноги…)» [Делез 2004: 36]. В «Соловках» камера заставляет зрителя побегать по острову. Зажигательный монтаж увлекает и оставляет его с чувством, что на Соловках чего только не происходит – а еще не оставляет зрителю времени обдумать, что же именно происходит там.
Камера перебирает основные сферы занятости заключенных: рыбалку, валку леса и различные сельскохозяйственные и культурные занятия. Нам говорят, что работа организована четко по восьмичасовым сменам, и фильм подробно останавливается на том, как проводится на Соловках свободное время. Кажется, будто значительное число заключенных занимаются ровно тем же, чем и мы: наблюдают за представлением. Соловки – общество зрелища. Театр битком набит заключенными, внимающими целому ряду номеров варьете: акробаты собственными телами изображают пятиконечную звезду, тогда как разукрашенные клоуны устраивают балаган. Когда с театром покончено, заключенные собираются в круг, чтобы посмотреть на здоровяка с голым торсом, тягающего гири, и на дрессированного медвежонка. Театр, как тщательно задокументировала Н. Б. Кузякина, и впрямь играл на Соловках значительную роль[180]. Основная труппа, Соловецкий театр 1-го отделения, начала выступать в 1923 году, когда и был создан лагерь, и исполняла разнообразный репертуар, от классических до современных пьес. Пик театральной активности пришелся на 1925 год, когда на Соловках появилось еще два театральных объединения: «Хлам» и «Свои». Они обрели невероятную популярность и вызвали споры уходом от традиционных постановок в сторону варьете-ревю. «Хлам» позаимствовал некоторые хореографические номера «из репертуара “Летучей мыши” (Москва) и “Кривого зеркала” (Петербург) – лучших театров-кабаре дореволюционных лет» и совмещал «пантомимы, небольшие сатирические сценки, мелодекламации, современные куплеты» [Кузякина 2009: 66]. «Свои» больше полагались на богатый тюремный фольклор и обычных заключенных, которые и исполняли танцевальные номера, лагерные песни, частушки, бытовые куплеты, сатиру, полемику[181]. Театр был так популярен, что билеты превратились в ценность, которую не каждый в лагере мог себе позволить. Большая часть мест отходила чекистам, а оставшихся едва хватало для привилегированных заключенных, как-то сумевших избежать тяжелых работ. К 1927 году, когда снимался фильм «Соловки», цензура и общий кризис плохо сказались на театральной деятельности, а регулярные представления проводились «с перерывами, определяемыми волнами тифа» [Кузякина 2009: 92]. Но хотя его реальная роль в повседневной жизни лагеря уменьшалась, среди создаваемых ОГПУ лагерных образов театр стал ключевым. Подробно показанный в черкасовском фильме, театр произвел большое впечатление и на еще одного знаменитого гостя тайной полиции на Соловках – Максима Горького. Его написанный в 1929 году путевой дневник так же неуместно долго описывает театральные изыски лагеря.
Концерт был весьма интересен и разнообразен. Небольшой, но хорошо сыгравшийся «симфонический ансамбль» исполнил увертюру из «Севильского цирюльника», скрипач играл «Мазурку» Венявского, «Весенние воды» Рахманинова; неплохо был спет «Пролог» из «Паяцев», пели русские песни, танцевали «ковбойский» и «эксцентрический» танцы, некто отлично декламировал «Гармонь» Жарова под аккомпанемент гармоники и рояля. Совершенно изумительно работала труппа акробатов, – пятеро мужчин и женщина, – делая такие «трюки», каких не увидишь и в хорошем цирке. Во время антрактов в «фойе» превосходно играл Россини, Верди и увертюру Бетховена к «Эгмонту» богатый духовой оркестр; дирижирует им человек бесспорно талантливый.
Да и концерт показал немало талантливых людей. Все они, разумеется, «заключенные» и работают для сцены и на сцене, должно быть, немало [Горький 1953: 225–226].
Создатели «Соловков», как и Горький, приехали на Соловки в качестве якобы «независимых сторонних наблюдателей», способных дать острову объективную литературную и кинематографическую характеристику, опровергающую западные домыслы о советских лагерях [Tolczyk 1999: 118]. Но в Соловецком театре все они превращались из наблюдающих за жизнью, застигнутой «врасплох», в восхищенных зрителей хорошо срежиссированной постановки. Весьма далекие от образа нетронутого острова, ожидающего путешественников, которые создадут его словесный или кинопортрет, Соловки уже владели множеством средств самопрезентации: вдобавок к театру Горького поразили газета, журнал, краеведческое общество и музей, который давал «полную картину разнообразного хозяйства СЛОН-а. – “Соловецкого лагеря особого назначения”» [Горький 1953: 226]. В своей совокупности лагерные возможности по трансляции собственного образа создавали настолько исчерпывающую картину острова, что Горькому и деятелям кино не было нужды впадать в «грубейший эмпиризм» [Горький 1963: 33]. Им следовало просто продвигать ту доходчивую картину, в создание которой лагерь вложил столько сил[182].
Фото 14. Артисты накладывают грим. «Соловки», 1928. Увеличенный стоп-кадр
Неудивительно, что описание Горьким театра изобилует очевидно избыточными кавычками: оно и есть компиляция цитат, а не его собственное высказывание. Как итог лагерь лишается своей реалистичности и становится отдаленно напоминающей себя копией, своего рода рецензией на спектакль. Конечным результатом такого изображения является то, что и заключенные заключаются в кавычки: артисты «конечно, “заключенные”». Если лагерь превращается в представление, то заключенные – во всего лишь так называемых заключенных, заключенных в кавычках. В итоге Горькому остается только сфокусироваться на качестве их игры и похвалить за приложенные на сцене усилия, вместо того чтобы озаботиться реальными условиями труда и жизни в лагере.
Фото 15. Показ заключенных в качестве лагерного аттракциона. «Соловки», 1928. Увеличенный стоп-кадр
Горький уделяет не меньше внимания приему представления у публики, чем непосредственно самому представлению. Он предваряет свое описание заявлением, что театр «вмещает человек семьсот и, разумеется, “битком набит”. “Социально опасная” публика жадна до зрелищ, так же как и всякая другая, и так же, если не больше, горячо благодарит артистов» [Горький 1953:225]. Фильм демонстрирует не меньшую заинтересованность в зрителях соловецких представлений, которые сами по себе становятся зрелищем. В неназванном театре, похожем на те, где могла бы смотреть кино аудитория «Соловков», мужская компания смеется в ответ на услышанную со сцены шутку. Пока мы наблюдаем за их весельем, один из мужчин вдруг оборачивается и смотрит прямо на нас, словно мы только зашли в зал. Нас приглашают присоединиться к просмотру
