Куча никому не нужных глупых правил о никому не нужных глупых вещах и ни слова о том, что действительно важно: как сделаться старшиной. Когда они «основали город» (потому что эта куча мусора, по их мнению, называлась городом), каждый что-то сказал, и он, Морон, сказал в свою очередь, что впредь можно было быть даже эльфом, но он сказал это специально, чтобы до остальных дошло, что со всеми этими глупыми правилами они забыли о главном — о запрете эльфам находиться среди них, ведь эльфы не являются людьми. Но его так никто и не понял, и правило о том, что можно было быть эльфом, стало одним из законов этих ненормальных.
Сплошное безумие. И некому об этом сказать. Никого нет. Даже Крешо. Не скажешь даже ему. Ну надо же!
Они всегда были неразлучны, Крешо и Морон. Даже имена их произносились на одном дыхании: «Крешоиморон», — ведь там, где был один, неизменно находился и другой.
Вообще-то, честно говоря, обычно командовал Крешо: проявлял инициативу, решал, что им делать, ловил всякую живность, делил украденное, лечил раны и раздавал наказания. Он, Морон, довольствовался тем, что находился рядом и поддакивал, что уже немало, ведь помощников должно было быть двое, а значит, его присутствие являлось важным и необходимым. Настолько важным и необходимым, что Крешо должен был держать его при себе даже тогда, когда они поссорились. Если говорить честно, то это Крешо поссорился с ним, когда у Морона умер младший брат: Крешо тогда ужасно рассердился и сказал, что он, Морон, не должен был позволить брату умереть, что он должен был давать ему побольше еды, помогать, не заставлять работать слишком много, защищать его. Что за глупости! В Доме сирот были те же правила, что и у него дома: каждый за себя, и лишь боги, если они есть, за всех. Разве это его вина, что его брат был маленьким, глупым и у него воровали кашу все кому не лень? Таскать кашу у идиотов не запрещается. Он, Морон, так и делал. Не зря же он был его братом.
Для того чтобы вновь помириться с Крешо, он и потащился в это абсурдное путешествие вслед за Эльфом. Он даже встал рядом с ним, когда кавалеристы Далигара в своих блестящих кирасах окружили Эльфа и тот легко отразил их атаку.
Это нечестно, что теперь Крешо не обращает на него, Морона, никакого внимания.
Даже не просто не обращает на него никакого внимания, а вечно торчит с Галой. Или с Эльфом.
Он даже не хочет, чтобы его называли Крешо. Говорит, что это имя напоминает ему о Доме сирот… А чего его забывать? Тракарна совершенно правильно считала, что детей следует называть короткими, как у собак, именами, и потому обрубила его настоящее имя Карен Ашиол, что значило Сокол Холмов в буквальном переводе с говора жителей северных болот, откуда тот был родом. То есть, простите, народа, выходцем из которого он являлся, ведь теперь все говорили на манер этого Трижды Проклятого Эльфа. И эта кривляка Гала оказалась родом оттуда же: ее настоящее имя было Гаил Ара, Новая Луна. Наверняка только из-за того, что они происходили родом из одного и того же места, Крешо и связался с Галой, ведь не может же быть, чтобы он находил хоть что-то привлекательное в этой невыносимой маленькой ломаке.
Морон — это и было его настоящее имя. Нормальное имя, которое ни черта не значит, а служит лишь для того, чтобы звать тебя, когда надо, и Тракарне даже не пришлось его укорачивать.
И Роби — такое же простое имя: ни черта не значит и произносится быстро.
Имя Морон дала ему мать: она называла всех своих детей первым пришедшим ей на ум звуком. Когда родился он, в округе зверствовала страшная куриная чума — птицы помирали на глазах, и его назвали Морон, вот и все. Да и в его прибытии в Дом сирот не было ничего особенного: в один прекрасный день детей в семье стало слишком много, и его выперли.
Ему невыносимо не хватало Крешо, Карена Ашиола, Сокола Холмов, безвозвратно потерянного всего в нескольких шагах от него, рядом с Галой и рядом с Эльфом. Это и было настоящим мучением, куда более тяжким, чем голод, чем потеря надежды стать когда-нибудь старшиной. Морон слышал его голос, который обращался не к нему, и это еще больше бередило его раны: в глубине души он знал, что лишь из-за дружбы с Крешо червивая каша Тракарны принимала в его воспоминаниях золотистый оттенок пищи богов.
Морон отцепил свою драгоценнейшую веревку, которую носил на поясе и которая служила ему леской. Привязал к ней одну из птичьих голов и отправился к рифу Глупого Орка, или, как говорили некоторые, Последнего Орка. Риф Последнего Орка, небольшая скала, находившаяся посреди бухты, своей странной формой напоминал две огромные ступни. До него можно было добраться с северного мыса по узкой песчаной отмели. Там отлично клевала рыба — риф находился как раз на пути больших морских карасей в открытое море, но это место было опасно для того, кто не умел плавать: риф полностью затапливался во время прилива, уходя под воду на глубину нескольких метров. Его назвали в честь Сраккиоло — легендарного персонажа всех сказок и баллад об орках, который должен был остаться последним орком, после того как люди перебьют всех его сородичей. Сраккиоло был придуман в утешение — как герой, которому доставались все тумаки и во всех приключениях которого с позором высмеивались его непревзойденная глупость и жестокость. По преданию, Сраккиоло забрался на риф, чтобы поймать первый луч восходящего солнца и ослепить им своих врагов, но утонул во время прилива.
Морон устроился на рифе: опасность еще далеко, при лив будет лишь утром. Забросил леску и стал ждать — если повезет, то он поймает жирного карася.
Недалеко от него сидела маленькая соплячка, как всегда, на руках у своего отца. Морон всем сердцем пожелал добраться до нее одним прекрасным днем, когда рядом не будет ни ее отца, ни матери. Это было последней из немногих оставшихся у него надежд. Эльф поставил дочь на камни. Морон смотрел на девочку и изо всех сил надеялся, что она упадет в это проклятое море — как говорили все, цвета ее глаз — и подохнет там, раз и навсегда.
Глава вторая
Эрброу смотрела на море.
Ее отец поднял голову, и ветер растрепал его светлые волосы. Солнце на миг споткнулось о них, и волосы засияли. Девочка засмеялась: ей нравились эти солнечные зайчики в папиных волосах. Папа был сильным, гладким, и в его желтых волосах отражалось солнце.
Мама была сильной, мягкой, и ее волосы были черного, как и у Эрброу, цвета. Солнечный свет скользил по ним, не останавливаясь, но все равно это было хорошо, потому что ее волосы падали волнами, в которые можно было зарыться лицом перед сном. Ее папа был из Народа Эльфов и пах воздухом и ветром; мама — из Народа Людей и пахла морем и землей, но по утрам их запахи смешивались, потому что мама и папа спали обнявшись.
Ее, Эрброу, звали именем последнего дракона. Мир был прекрасен. Море было цвета ее глаз, но могло убивать, поэтому ей не разрешалось приближаться к воде без мамы или папы. Сейчас она была с папой. Птички могли летать — дети не могли, даже те, которых звали именем дракона, а жаль; зато дети могли кушать и слушать сказки, которые им рассказывали. Сейчас папа рассказывал ей сказку про селедку. Хорошая сказка, одна из тех, в которых можно видеть то, о чем тебе рассказывают.
— Понимаешь, — объяснял Йорш, — наша задача — всегда легко находить еду.
— Ням-ням, — сказала Эрброу, указывая пальцем на селедок.
— Да, солнышко, — похвалил ее отец, — селедок можно есть. И можно хранить. Мы должны придумать, как восстановить соляные пруды. Это такие водоемы, куда заливают для испарения морскую воду, чтобы потом получить соль. Понимаешь, если бы у нас было достаточно соли, мы могли бы солить селедку летом, когда она хорошо ловится, и хранить ее для зимы, когда высокие морские волны не дают приблизиться к морю. Я думаю, соляные пруды находились между скалистым мысом и озерами — там осталось что-то вроде следов от больших квадратных водоемов.
Эрброу посмотрела в сторону мыса и озер у подножия высокого водопада. Там росли высокие сосны, чьи пушистые кроны казались большими зелеными облаками, а также камыши и колючие фикусы. Все вокруг, кроме крыльев цапель и чаек, было зеленого или синего цвета. И вдруг все побелело. Большие голубые водоемы, в которых отражалось небо, чередовались с ослепительно белоснежными квадратами. Эрброу увидела дома, к которым было приделано что-то вроде огромных птичьих крыльев, и поняла, что с их помощью, используя силу ветра, перемещали воду. Видение задержалось всего на несколько мгновений, потом задрожало и исчезло.
Эрброу повернулась к отцу и кивнула: теперь она знала, что такое соляные пруды.
Йорш умолк. Он пытался разобраться в течениях в бухте и понять, как и почему перемещались стаи рыб. Укрепив сети в проливе между самым маленьким островком, располагавшимся у входа в бухту, и скалистым утесом, который закрывал ее с юга, они наверняка могли бы наловить достаточно рыбы, чтобы прокормить всех, и таким образом у них осталось бы еще много времени на другие дела. Напротив мыса Арстрид, закрывавшего бухту с севера, находились шесть небольших островов, которым дали имена по их формам — Плоский остров, Дырявый остров, Коза, Корова, Бык и Столешница. Сразу по прибытии на берег Йорш наскоро осмотрел острова: из-за сильного течения он довольствовался тем, что ненадолго приставал к берегам островов или окружавшим их рифам. Бросив беглый взгляд, он установил, что на них не было ничего полезного, и уплыл. В то время он один из всей компании мог плавать, если только можно назвать плаванием его способность в воде воображать себя рыбой. Сейчас многие умели плавать и при необходимости могли добраться до островов.
