Со своей стороны, Россия тоже извлекала из союза значительные выгоды, поскольку Франция могла обеспечить ее тем, чего ей так не хватало, – капиталовложениями. Российская экономика быстро росла и требовала больше инвестиций, чем правительство могло предоставить, опираясь только на местные средства. В прошлом источником внешних займов России служили германские банки, но они постепенно переключились на работу внутри собственной страны, которая также все больше нуждалась в свободном капитале. Еще одним возможным кредитором мог оказаться Лондон, но состояние англо-русских отношений было таково, что британское правительство и банки неохотно ссужали Россию деньгами, памятуя о том, что она может в любой момент превратиться во врага. Из крупных европейских держав оставалась только Франция. Благодаря накоплениям своего населения она располагала значительным капиталом, только и ждущим, чтобы его выгодно вложили. В 1888 г., за два года до того, как истек срок «перестраховочного договора» с Германией, французские банки выдали свой первый кредит российскому правительству. К 1900 г. Франция оказалась крупнейшим иностранным инвестором в России – более значимым, чем Германия и Франция, вместе взятые. Она подпитывала своими средствами стремительное развитие российской промышленности и инфраструктуры. В 1914 г. русские армии двинулись к границам по железным дорогам, которые в основном были построены на французские деньги. На долю французских вкладчиков в России приходилась четверть всех иностранных инвестиций, в чем французы с горечью убедились, как только большевики пришли к власти и отказались платить по внешним займам[398].
Обеим сторонам нужно было преодолеть предубеждения прошлого. Наполеон сжег Москву в 1812 г., царь Александр I со своими войсками триумфально вступил в Париж два года спустя, а позже была еще и Крымская война. Обеим сторонам также пришлось отбросить подозрения в адрес друг друга: Россия критически смотрела на французский республиканизм и антиклерикализм, а Франция – на православие и самодержавие. Тем не менее российская верхушка преклонялась перед французской культурой, и ее представители порой говорили по-французски лучше, чем по-русски. А в последней четверти XIX в. уже французы увлеклись русскими романами и музыкой. Более важным, однако, было то, что в конце 1880-х гг. российская дипломатия и военные круги были встревожены перспективами вступления Британии (которую тогда числили среди недружественных держав) в Тройственный союз с Германией, Австро-Венгрией и Италией. В этом случае Россия оказалась бы так же изолирована, как и Франция. Решающим фактором оказалось то, что царь Александр III, от которого зависело окончательное решение, все же склонился к союзу с французами. В этом направлении на него влияла и его жена, которая, происходя из датской королевской семьи, ненавидела Пруссию, которая в прошлом нанесла Дании поражение и отторгла у нее герцогства Шлезвиг и Гольштейн. Также царя, вероятнее всего, глубоко оскорбило нежелание немцев продлевать «перестраховочный договор» в 1890 г. Буквально через месяц после прекращения срока действия последнего русские генералы уже обсуждали возможность военного соглашения с французским коллегой, который в это время присутствовал на ежегодных маневрах русской армии[399].
На следующий год Россия и Франция подготовили тайную военную конвенцию, по условиям которой они должны были бы прийти на помощь друг другу, если бы кого-либо из них атаковала страна из числа членов Тройственного союза. То, какой смелости потребовал подобный шаг от обеих сторон, видно уже из того, что на ратификацию договора ушло еще полтора года. В течение следующего десятилетия франко-русский союз не раз оказывался в одном шаге от развала, когда интересы сторон вдруг расходились или сталкивались. Например, в 1898 г. французы были глубоко разочарованы отказом России поддержать их в вопросе о Фашоде. Сам по себе этот союз не сделал Великую войну неизбежной, но напряжения в Европе из-за него точно прибавилось.
Хотя военное соглашение и было секретным, для наблюдателей было очевидно, что в европейской политике произошел некий сдвиг. В 1891 г. русский царь пожаловал президенту Франции высшую российскую государственную награду. Тем летом французская эскадра нанесла приветственный визит в Кронштадт (пункт чуть к западу от Санкт-Петербурга), где располагалась база русского флота. Тогда мир увидел поразительное зрелище – русский царь с уважением слушал «Марсельезу», которая являлась революционной песней и в этом качестве была запрещена в России. Два года спустя русская эскадра нанесла ответный визит, прибыв в Тулон. Толпы французов скандировали: «Да здравствует Россия! Да здравствует царь!» – при этом гостей развлекали зваными обедами, приемами, завтраками, тостами и речами. «Едва ли в Париже нашлась бы хоть одна женщина, – писал журналист, – которая не отбросила бы свои обязанности, чтобы только удовлетворить желание любого из русских моряков»[400]. Британского посла позабавил тот энтузиазм, с которым добрые республиканцы превозносили русского царя и его режим, однако он считал, что французов вполне можно понять: «Французы, как и все прочие кельтские народы, чувствительны и все время болезненно жаждут признания и симпатии. Война с Пруссией и ее результаты глубоко ранили их тщеславие – и пусть даже они вынесли свое унижение с терпением и достоинством, это еще не означает, что они стали меньше ненавидеть его»[401].
В 1898 г., незадолго до фашодского кризиса, министром иностранных дел Франции стал человек, которому предстояло направить свою страну к еще одному на первый взгляд невозможному союзу – на сей раз с Англией. Теофиль Делькассе оставался в своей должности целых семь лет, что было необычно для Третьей республики. Он ушел в отставку лишь после следующего крупного кризиса, на сей раз марокканского. Он родился в простой семье на юге страны, среди отрогов Пиренеев. Его мать умерла в 1857 г., когда ему самому было всего пять лет. Отец, бывший мелким судебным чиновником, женился вторично, однако мачеха не любила пасынка, и его часто отсылали пожить к бабушке. Он закончил университет по специальности «французский язык и классическая литература», после чего попробовал себя в качестве драматурга, но не добился многого. Чтобы подзаработать, он сначала занялся учительством, а потом пришел в журналистику, благодаря которой, как и многие амбициозные молодые французы, мечтал попасть в политику. В 1887 г. он женился на богатой вдове, готовой положить все свое состояние на продвижение его карьеры. Два года спустя он был избран депутатом парламента и считался умеренным радикалом. Первое свое выступление он решил посвятить внешней политике, и оно, по его собственному мнению, увенчалось большим успехом[402].
Делькассе обладал заурядной внешностью, был смуглым и таким низкорослым, что носил ботинки на высоких каблуках. С виду он не вписывался в роль министра иностранных дел, его враги даже называли его «гномом» и «воображаемым лилипутом». Он также не был знаменит какими-либо выдающимися умственными способностями. Тем не менее он хорошо справлялся с работой благодаря усидчивости, решимости и умению убеждать. Он утверждал, что часто приходил на службу еще до рассвета, а уходил только после полуночи. Ему также повезло в том, что Лубе, бывший президентом Франции большую часть того периода, когда Делькассе занимал свою должность, предоставил ему свободу действовать по собственному усмотрению. Поль Камбон, один из самых выдающихся французских дипломатов, говорил, что президентские полномочия Лубе вообще были «бесполезной декорацией»[403]. Недостатками Делькассе были его презрение к большинству политиков и большей части дипломатов, а также любовь к секретности, которая на деле означала, что те, кому полагалось быть в курсе ключевых моментов французской политики и намерений, часто блуждали в потемках. Морис Палеолог, дипломат, который много лет был послом в России, заметил: «Как часто, выходя из комнаты, я слышал взволнованные напоминания: «Только не доверяйте ничего бумаге!», «Забудьте все, о чем я вам сказал!», «Сожгите это!»…»[404]
Хотя Делькассе с годами и научился самоконтролю, он все равно был одержим сильными страстями, и сильнейшей среди них была его любовь к Франции. Он любил цитировать слова своего (и национального) героя, Леона Гамбетты, который говорил, что Франция «является величайшим источником нравственности в мире». В качестве журналиста он писал статьи, в которых призывал воспитывать у французских школьников чувство превосходства над немецкими и английскими детьми[405]. Как и многие представители его поколения, Делькассе был потрясен поражением Франции в войне 1870–1871 гг. – его дочь замечала, что он никогда не мог заставить себя даже говорить об Эльзасе и Лотарингии. Необычным, однако, было то, что он не испытывал ненависти к немцам или немецкой культуре – в частности, он был большим почитателем Вагнера[406]. Тем не менее он воспринял как данность тот факт, что восстановление отношений с Германией невозможно, а потому стал одним из первых и самых ярых сторонников союза с Россией.
