поверите, но споры о полигамности или моногамности человеческой природы не утихли даже к тому времени. Люди являли и себе и страшно заинтересованным искусственным интеллектам дико запутанный спектр ситуаций, подогретый морально-этическими соображениями и обмазанный толстым-претолстым слоем культурных аберраций. Одни сохраняли моногамность среди глубоко полигамных сообществ, другие бегали налево, едва вступив в католический брак, третьи хранили верность умершим, четвертые заедали себе и партнеру вполне достойную, по прочим параметрам, жизнь из-за одного случайного перепихона под воздействием веществ. А самое дурацкое, что все эти люди говорили вслух одно, думали про себя (а сингулярности могли, действительно могли это видеть и систематизировать) другое, а делали и вовсе третье.Пока что общепринятой теорией по этому поводу было представление о том, что человеческая сексуальность почти не регулируется корой, и все, на что сознание может рассчитывать – это допускать или не допускать к реализации уже сформировавшиеся драйвы, а уж какая крапива вырастет на твоем огороде – не в твоей власти. Ну разве что можно было очень нежно и ненавязчиво следить, чтобы подростки тусовались, создавая себе слепок эталона привлекательности, с подходящими - с точки зрения кураторов этих подростков - людьми, но и это не особо что-то гарантировало, и уж точно не давало ответа, почему одни люди с радостью и удовольствием входят в физических контакт с более чем одним партнером, а кого-то перемыкает, и вокруг вырастает невидимая стена - френдзона для всего остального мира.
Майя относилась к тому, что с ней произошло, с известной настороженностью, и не то, чтобы была рада произошедшим изменениям. Она попыталась флиртовать пару раз, люди отвечали ей с симпатией, но известным недоумением – напряженность и некоторую недобровольность видно, и никто в здравом уме в такое не играет без очень очень очень толстой визы психотерапевта, ну там, мало ли, травму надо закрыть – но и для этого все-таки лучше обращаться к людям со специальной подготовкой. Ее перемкнуло. Ее, сцуко, перемкнуло, и было совершенно неясно как и когда попустит.
Как только она это поняла, то быстренько попросила переключить себя с дикого цикла на нормальный рабочий ровненький, но медкомпонента санатория грустно сказала, что поздняк метаться, бифуркация пройдена, оно уже в идентичности и драть придется с мясом, и она бы прям не рекомендовала такую суровую процедуру в и так довольно отвлеченных обстоятельствах. Будь сильно пьющий гражданин несингуляторной станции где-то в угрожающей близости, стоило бы ерзать, а так ну скучай да смотри себе эротические сны – постепенно попустит. Все равно после ампутации будет те же самые полтора года не до отношений, пока заново сексуальность отрастет, так что какая разница?
Так что она смирилась, официально отформатировала себе аккаунт в позицию «не заинтересована в сексуальных отношениях» и уже с чистой совестью отшивала упорные, хотя и очень аккуратные, подкаты от братьев. Им, кажется, тоже так было совершенно норм и Майю Тарас с Остапом почти безболезненно перевели в разряд тренировочных стендов. Тем более, что она и рефлексию выдать могла типа «ваще, друг, хороший заход, впредь пользуйся». Все-таки девять лет разницы позволяли обоим сохранить лицо совершенно без проблем – дама взрослая, имеет основания не снисходить до их щенячеств.
Майя вздохнула. От волос мальчишки пахло чем-то вроде сосновых иголок. Жаль, очень жаль, сказала она себе и попыталась сесть.Плечи, спина, руки. Ноги? Какие ноги? А, ноги. Организм ясно дал понять, что отключки было больше нескольких минут, и что эта отключка происходила без большой бережности.Ага, это значит рядом с ней лежит Тарас. Дальше рядком — Стефания, Остап и возится, пытаясь перевернуться со спину хотя бы на бок, сам Камю.
— Шеф, вы меня слышите? — угрюмо спросила Майя.
— Прием, прием, — так же угрюмо отшутился начальник группы, и рывком сел.
— Я вам говорила, что это сингулярность.
— Это не сингулярность, — злобно ответил Камю, — Кумар же ясно сказал, признаки конкретного человеческого разума.
— Но в сингулярности. Это какая-то форма поглощения.
— Здесь кто-нибудь вообще поможет мне сесть? — спросила Стефания, — я уж не говорю о том, чтобы проверить у нас всех состояние.
— Состояние у нас всех — скоро умрем, — огрызнулся Камю, но подполз к жене, помог ей сесть и они дружно начали тормошить сыновей.Майя оглянулась.
Мда. Камю-то на этот раз не шутит.
Место, в котором они находились, было странным в самом что ни на есть кэрроловском смысле. Небольшой амфитеатр с низким тускло светящимся потолком – на верхних ступенях рослому человеку типа Камю уже пришлось бы беречь голову. Ряды пластиковых конструкций, в которых Майя с известным трудом опознала стулья, зачем-то сшитые воедино в линии. С повернутыми на шарнирах вверх сиденьями. Если бы в каком-то старом архиве она уже не видела однажды в подвале такой стул (тот, правда, был одиночный), в жизни бы не опознала, что это такое. Плоскую стену напротив амфитеатра почти полностью покрывал здоровенный экран, а оставшееся место было закрашено знакомой с детства знаковой поверхностью, по которой достаточно водить пальцем. Правая стена поблескивала… Она казалась полупрозрачной. Точнее, она была прозрачной – но за голубоватым прозрачным слоем сразу начиналась другая стена. В ней, в глубине, угадывалось что-то вроде прохода. Майя нахмурилась, ничего толком не разглядела, вздрогнула и обернулась. Экран загорелся. По нему бежали строчки знакомых символов.Код.
Глава 22, В которой некоторые безусловно социально неодобряемые действия остаются безнаказанными
Владислав Коппер и Эрманита Оса, вполголоса переругиваясь, вдвоем забрались в кессон и задраились. Товарищ Пак не снисходил до объяснений, но в команде было принято считать — и таки не без оснований — что Товарищ Пак херни не лепит, а значит надо выполнять, особенно когда Товарищ Пак так выглядит. Плохо выглядит. Как человек, который видит что-то очень, очень нехорошее прямо в зеркале заднего вида.
