Он снова в кресле, его черты безмятежны. Сеть спадает на окно складками, напоминающими мелкую решетку, тонкие прутья, вставленные в оконные створки, за которыми виднеются крыша, листва, в отдалении — голубое небо. Чуть подняв голову, он мог бы увидеть оставшиеся после бомбежки руины одного из больших зданий, придававших такой аккуратный вид Брикстон-Хилл. Но Брикстон-Хилл почти утратила привычные черты. Уцелели только трамвайные рельсы, пересеченные телефонными кабелями и электрическими проводами, канализационными и газовыми трубами, связывающие Брикстон так, как стальные прутья связывают бетон, и, возможно, именно по этой причине пригород не был полностью уничтожен.
Задремав, он видит, как туман клубится на склонах древнего холма Суррей, ставшего потом Лондоном. Мягкий утренний туман летней порою; трава покрыта маргаритками и одуванчиками; песчаная колея тянется там, где ныне проходит Брикстон-Хилл. Из тумана проявляются очертания крытых кибиток, затейливо расписанных, и в них — фигуры в традиционной одежде; это цыганские караваны, ведомые лохматыми пони, такими же стойкими и выносливыми, как и их хозяева. За ними следуют другие, обыкновенные повозки; они везут продукты к Лондонскому мосту, чтобы накормить тех, кто толпится на другом берегу реки. Бегают косматые пастушьи собаки, похожие на овчарок, бредут волы и мулы, ломовые лошади. Они идут торговать с городом, чтобы потом снова вернуться в деревню. Кого-то из своих они оставят здесь, когда уйдут. Он пытается разглядеть их лица, однако тогда теряет их из виду. Он опять расслабляется и смотрит, как процессия движется, накатываясь прямо на него.
Это приятное и ничем не примечательное видение посещает его часто. Как будто вся страна постоянно находится в движении. Как будто Лондон — это ось, вокруг которой вращается все остальное. Это упорядочивающая, цивилизующая прогрессивная сила, которая влияет в первую очередь на «домашние графства», затем на «дальние графства» и наконец на Империю, а через Империю и на мир в целом. Это город, обладающий большей властью, чем все города прошлого, и, может быть, большей властью, чем все будущие города, ибо ни Нью-Йорк не может сравниться с Лондоном, ни Вашингтон, ни какой любой другой город. Лондон — последняя столица эпохи больших городов. Золотой век подошел к концу. Лондон уже определенно достиг своего зенита и обречен закатываться подобно Афинам или Риму. Память о нем будет долговечнее, чем его камни.
Туман окутывает цыган, гуртовщиков, стада. Джозеф Кисс пытается прорваться сквозь него, но вдруг понимает, что уже спит и сон выходит из-под его контроля.
Поздние цветы 1940
Полюбовавшись сицилийскими несушками, Хлоя Скараманга вернулась в приподнятом настроении.
— Они отлично устраиваются на новом месте. Кто сказал, что у них дурной норов?
Усевшись на солнце, проникавшем сквозь низкое окно с западной стороны дома, Бет Скараманга разбирала старые вышивки. В принадлежавшей еще их матери круглой плетеной корзине было полно отличных вещичек и в том числе с изображением массы экзотических куриных пород. Дело в том, что кроме содержания собак, кошек и выращивания роз сестры разводили кур и славились успехами в птицеводстве. До тридцать девятого года они регулярно завоевывали главные призы на «Английском фермере». В этом году выставка не проводилась из-за войны. Расположенный в тени Норт-Кенсингтонских газгольдеров и скрытый от посторонних глаз высокой тисовой оградой, «Прибрежный коттедж» сохранил свой внешний облик с тех пор, как в середине семнадцатого века его построил для своего старшего пастуха епископ Гре-вилль. Семейство Скараманга, унаследовав дом два столетия спустя, бережно заботилось о сохранности камня и дерева, из которых был построен дом, и теперь он представлял собой замечательный образец старой сельской архитектуры. За это время вокруг вырос городок, ставший потом частью большого города, так что сестры вполне могли считаться теперь горожанками. Они родились и выросли в городе, которому королевским указом было предоставлено местное самоуправление, и даже если бы завтра умерли, не оставив за собой ни гроша, Кенсингтон все равно должен был бы обеспечить им достойные похороны. Пока главным фамильным домом был дом на Эдвардс-Сквер, коттедж сдавался внаем разным художникам, но когда отец умер, мать обнаружила, что число долгов значительно превосходит источники доходов. Тогда они продали дом, отремонтировали «Прибрежный коттедж» и сменили в нем мебель. Земля, на которой стоял коттедж, принадлежала им по всем документам и не могла быть оспорена ни Короной, ни Советом. Теперь они могли воплотить в жизнь свою страсть. Они добились того, чего желали, и, несмотря на то что войти в дом или покинуть территорию коттеджа можно было только по бечевнику или на лодке, потому что Газоугольная электрокомпания перекрыла им выход на Лад-броук-гроув, они были так же довольны жизнью, как когда-то на Эдвардс-Сквер. Они нимало не интересовались кенсинг-тонским обществом, но мирились с ним ради своей матери. В «Прибрежном коттедже» они благополучно пережили предвоенный экономический спад и рассчитывали пережить войну. Хлоя Скараманга вошла на кухню, чтобы снять перчатки и поставить корзину.
— Приготовлю-ка я себе чашечку чая. А ты не хочешь?
На ней была голубая французская блузка и старая бежевая юбка. Лицо немного покраснело на воздухе.
— Давай лучше я приготовлю. Я ведь ничего не делала.
— Что ты собираешься делать из этих кусочков? Подушки?
— Нет, — решительно сказала Бет. — Они нужны викарию для благотворительного аукциона. Помочь фронту.
— О, их быстро расхватают. Какие вышивки. Но как-то жалко.
— Они чудесны. Помнишь Джека? — Она взяла в руки одну вышивку.
Кохинхинский петух Джек с золотым и желтовато-коричневым окрасом был их третьим призером.
— Какой характер! — Хлоя прошла к валлийскому шкафчику и достала нюрнбергскую чайницу. — Миссис Кокер уже открыла. Ты видела?
— И нюхала. В этом году нам повезло. — Бет стряхнула со своего цветастого летнего платья какую-то ниточку.
Хлоя внесла большой деревянный поднос с заварочным чайником, накрытым красной вязаной куклой, двумя чашками, старой французской фарфоровой сахарницей, двумя тарелочками, стаффордширским молочником в форме коровы, а также рождественскую коробку печенья с танцующими на крышке Арлекином и Коломбиной. Бет отодвинула корзину с вышивками, дав Хлое возможность поставить поднос и придвинуть ближе свой стул. Потом обе глянули на раскрытое окно и глубоко вздохнули.
— Невозможно поверить, что война все еще продолжается. — Хлоя налила в каждую чашку молока.
Оба их брата погибли в восемнадцатом году, а жених Хлои — в двадцать первом году в Румынии, в бою с русскими. Каждый раз, когда им приходилось касаться темы войны, они обычно называли ее не иначе как «весь этот бред». Девять лет жизни в относительной изоляции в «Прибрежном коттедже» подарили им ощущение неуязвимости. Вход в коттедж трудно было отыскать даже с бечевника, а единственные высокие кованые ворота вели непосредственно к ступенькам лодочного пирса. Случайные прохожие очень удивлялись, бывало, видя, как ялик Скараманга выходит в канал и направляется в сторону Малой Венеции. Несколько лодочников, все еще обслуживавших канал, оказывали им сердечное покровительство, а работники Газовой компании, озабоченные тем, как бы избавиться от двух чокнутых дам, которые выращивают цыплят, понимали, что сестры Скараманга находятся под опекой «речных угольщиков». Не подозревая об этом, сестры Скараманга считали «электриков» вполне вежливыми и порядочными, и лишь иногда Бет жаловалась руководству компании, что мужчины, работающие на газгольдерах, нарушают, как ей казалось, ее уединение.
Бет Скараманга подняла чашку и задумалась. Хорошая погода в начале сентября всегда напоминала ей о чем-то, о чем ей не слишком хотелось вспоминать.
— Когда будет аукцион?
В лучах льющегося из окна света, смягчавшего ее резковатые черты и подчеркивавшего красоту губ, Хлоя была очень похожа на отца. Что касается Бет, то овалом лица и волнистыми каштановыми волосами она походила на мать, хотя в остальном напоминала сестру. Свои чудесные светло-рыжие волосы Хлоя унаследовала от Хаквудов. Золотые «колдовские» глаза были описаны еще Попом после встречи с Каролиной Хаквуд, когда он гостил у Холландов. Гордясь, что у сестры такие глаза, Бет повесила в их маленькой гостевой спальне портрет Флоренс Хаквуд, для того чтобы гости могли обнаружить сходство, и при любом удобном случае расхваливала внешность сестры. Зная, что и сама она довольно красива, она понимала, что ей не хватает оригинальности и что в свои тридцать шесть она выглядит не так потрясающе, как Хлоя в свои тридцать девять. Вспомнив их общие победы, она улыбнулась. Их было столько, этих покоренных мужчин, что сестры иногда становились предметом сплетен. Часто эти слухи возникали совершенно беспочвенно, но она наслаждалась своей дурной репутацией, ибо та давала ей определенную свободу. Еще неизвестно, как сложилась бы ее жизнь, если бы она осталась в Париже, когда Джей укатила в Италию со своим морячком. Она не могла себе представить, что была бы более счастлива, чем теперь. И ей так или иначе пришлось бы в конце концов вернуться домой, после того как немцы вошли в Париж. Бет совсем не удивилась тому, что французы сдались. Для нее они всегда были варварами, разве что с манерами и вкусом, но грубыми и заносчивыми, такими же, как их враги. Она все еще любила Париж, но издалека.
