И вот Эдип в Дельфах перед лицом Аполлона; но прямого ответа на свой вопрос он не получил. Зато бог сказал ему следующее: ты убьешь своего отца и женишься на своей матери. Эдип обледенел. Как, он убьет Полиба, осквернит нечестивым браком Меропу и себя? Нет, лучше ему уже не возвращаться в Коринф. И он побрел на восток, куда глаза глядят.
Бредет он, бредет, погруженный в свои невеселые мысли, — вдруг распутье, с одной из двух дорог сворачивает повозка, возница его грубо окликает. Смотрит Эдип — в повозке сидит старик, с ним пятеро провожатых. Идет дальше, сам, мол, посторонись! Дороги в Греции узкие, разойтись не всегда легко. Возница его еще грубее окликает: почем ему знать, царевич ли перед ним или простой смертный? Разгневался Эдип и ударил возницу. В отместку сидевший в повозке старик нанес ему удар посохом по голове… Не помня себя от ярости, Эдип ответил ему тем же — но слабый череп старика не вынес сотрясения, он мертвый скатился с повозки на дорогу. Тогда провожатые все вместе набросились на убийцу; но Эдип был богатырем, четверых он убил, пятый бежал.
В те времена кровавые встречи на больших дорогах не были редкостью; и для Эдипа расправа у дельфийского распутья не была единственной. Вскоре он о ней даже позабыл. Идет дальше все по той же дороге, все на восток. Вот Херонея, вот Лебадея, вот Феспии, а вот и царственные Фивы. Но в Фивах смятение, горе, в редкой семье не оплакивают потери мужа или сына. Что случилось? На соседней горе появилось чудовище, Сфинкс, крылатая дева-львица; она ежедневно похищает кого-нибудь из населения. Освободиться от нее можно только разрешив ее загадку, а этого никому не удается. Странно; но что же царь? Царь убит шайкой разбойников; страной правит его шурин Креонт, и он обещал руку своей сестры, царственной вдовы Ио-касты, а с нею и царство тому, кто освободит Фивы от Сфинкса. Эдип призадумался: на родину все равно возврата нет; не попытать ли счастья здесь?
Пошел он на указанную ему гору; страшная львица сидела на высокой скале — страшная, но красивая: от такой и умереть не стыдно. Заговорила человеческим голосом. «За загадкой пришел?» — «Да». — «Ну, слушай же». И она запела:
Есть существо на земле: и двуногим, и четвероногимМожет являться оно, и трехногим, храня свое имя,Нет ему равного в этом во всех животворных стихиях.Все же заметь: чем больше опор его тело находит,Тем в его собственных членах слабее движения сила.
Эдип улыбнулся. «Складно и я умею сказать», — подумал он и после некоторого размышления ответил:
Внемли на гибель себе, злоименная смерти певица,Голосу речи моей, козней пределу твоих.То существо — человек. Бессловесный и слабый младенецЧетвероногим ползет в первом году на земле.Дни неудержно текут, наливается тело младое;Вот уж двуногим идет поступью верною он.Далее старость приспеет, берет он и третью опору —Посох надежный — и им стан свой поникший крепит.
Певица слушала. По мере того как юноша говорил, ее яркие очи гасли, мертвенная бледность покрывала ее лицо; под конец ее крылья повисли, и она бездыханная скатилась в пропасть.
Город был освобожден от ужасной дани. Народ с восторгом приветствовал своего спасителя; всем сходом отвели его во дворец, к Креонту, к царице. Та, конечно, была уже не первой молодости, но кровь змея живуча: дочери спартов не скоро старились, а о красоте и говорить нечего. Эдип был счастлив, Иокаста тоже: наконец ей будет дозволено быть матерью! Действительно, она не замедлила стать таковой. О своем первом ребенке она не говорила мужу, желая навсегда схоронить эту грустную тайну, но думала о нем постоянно; и когда боги посла-: ли ей дочь, она дала ей загадочное для всех имя Антигона, что значит: взамен рожденная. Вторую отец из благодарности к реке-кормилице своей; новой родины назвал Исменой; за ними последовали один за другим два сына, Полиник и Этеокл, Велегнев и, Истослав по-нашему. Царский дом казался упроченным навсегда.
И вдруг над Фивами разразилась чума.
Чума у древних эллинов считалась карою Аполлона, загадочным действием его незримых стрел. Карой за что? Чаще всего за какое-нибудь религиозное упущение. А если так, то следовало обратиться к нему же, он укажет, какими обрядами можно умилостивить божий гнев. Так Эдип поступил и теперь: по его просьбе Креонт отправился в Дельфы. На этот раз бог не обрядов потребовал его; приказом было: отомстить за Лаия, карая смертью или изгнания его убийцу.
Да, это было важное упущение пусть же знающие укажут Эдипу это го убийцу! Но знающих не было: известно было только одно: что Лай погиб от целой шайки разбойники Кто это сказал? Единственный уцелевший из его свиты. Недурно бы его допросить… но нет, Креонт предлагая средство понадежнее. Живет в Фивах уже пятой жизнью мудрый прорицатель Тиресий. Он и знает истину, скажет ее. Пошлем же за Тиресием. Не приходит. Пошлем еще раз! Пришел в гневе; но благородство царя его обезоруживает. Нет, он ничего не скажет. Как? Почему?.. Слово за словом гневается Эдип, гневается и Тиресий, дает понять царю, что он его щадит. А, ты меня считаешь убийцей?.. И вдруг его озаряет ослепительно яркая… да, и ослепляющая мысль. Кто был до него правителем? — Креонт! — Кто станет им вновь, если его постигает несчастье? — Креонт! — Кто принес оракул из Дельфов? — Креонт! — Кто советовал обратиться к Тиресию за разъяснением? — Креонт! — Дело ясно, оракул вымышлен, все подстроено Креонтом по уговору с Тиресием для того, чтобы его, пришельца, изгнать из страны. Но он предупредит их козни: Креонт, свойственник-предатель, будет им казнен. Но Креонт не сдается: чувствуя себя невиновным, он хочет оправдаться перед зятем. Происходит спор; к спорящим выходит Иокаста. Ласково, но решительно она требует от Эдипа, чтобы он поверил клятве ее брата и отпустил его; а затем она спрашивает его о причине спора. Причина — оракул и пророк. Иокаста вспыхивает: как, ты еще веришь в оракулы? Послушай, что я тебе расскажу.
И она ему рассказывает про оракул, данный некогда ее первому мужу, что он будет убит своим сыном: от нее. И что же? Оправдался оракул? Нет! Несчастный ребенок погиб в ущелье гор, а Лаия много позднее убила шайка разбойников у дельфийского распутья…
Эдип вздрагивает… «Где, где? У дельфийского распутья; чем же это страшно? — Так страшно, что и представить себе нельзя: распутье… оклик возницы… старик в повозке… кровавый исход… Он спрашивает про подробности: все его уличают, кроме одной, важной, спасительной: Лаия все-таки убила шайка разбойников, а он, Эдип, был одиноким путником. Но кто рассказал про эту шайку? — Единственный спасшийся. — Пошли же за ним!»
…Приподнимем здесь завесу… Этим спасшимся был Форбант, тот самый, который некогда отнес младенца Эдипа на Киферон. Но почему он показал на целую шайку разбойников? — Подумайте: мог ли он поступить иначе? Ведь если бы он признался, что они впятером не могли защитить царя от одинокого путника — он был бы растерзан народом! Он должен был выдумать эту шайку, чтобы выгородить себя, — а Эдип, слыша с самого начала, что Лаия убила шайка, не мог даже заподозрить, что виновный — он.
В ожидании прихода Форбанта Эдип терзается сомнениями. А что, если Тиресий был прав? А что, если Лаия убил он? Лаия, царя, первого мужа своей жены — о прочих ужасах он пока не думает: он ведь сын Полиба и Меропы… Любящей душе Иокасты его муки невыносимы; она выходит помолиться Аполлону.
Молитва как будто услышана: является чужестранец, вестник из Коринфа. Эдип избран царем этого города. — Как? А Полиб? — Умер. — Умер? Естественной смертью? Он, которого, по оракулу, должен был убить его сын, Эдип, он, ради которого его сын столько лет чуждался своей родины? Где вы, вещания богов?..
…Опять приподнимем завесу. Этот вестник — Евфорб. Вполне понятно, почему именно он принес известие: для него выгодно, чтобы новый коринфский царь вернулся в свое царство, которым он обязан ему, Евфорбу. Знать важную тайну бывает полезно… когда это не бывает опасно.
Известие передают Эдипу; он потрясен, потрясен вдвойне. Жаль старого отца, который его так любил; но все же одной обузой стало меньше. Только одно: страшный оракул о матери еще не опровергнут. Вернуться в Коринф? Нет, нет; при ее жизни — нет.
Евфорб озадачен: «Не вернешься в Коринф? Из-за оракула? О ком? О Меропе?» — «Ну да, о матери, о Меропе». — «Только-то всего? Так знай же, мой сын: Меропа тебе вовсе не мать». — «Как не мать?» — «И Меропа не мать, и Полиб не отец. Они приняли тебя от меня; а я тебя нашел на Кифероне, то есть, собственно, не нашел, а получил от здешнего, от фиванского пастуха; а кто он такой, это вы, здешние, лучше моего знаете».
Все это Евфорб говорит Эдипу; Иокаста его слышит, она одна понимает все. Да, сомнений нет: этот ее младенец, что был отнесен в ущелье Киферона, — это Эдип; он — и сын Лаия, и его убийца; и сын ее, и муж. С этим сознанием ей жить долее невозможно, — но пусть хоть он не узнает ничего! Довольно того, что несчастна она. — Но Эдип не согласен оставаться в неизвестности: он ждет Форбанта, в котором он признал того пастуха, что отдал его когда-то Евфорбу.
