умелый целитель, зашедший в барак для прокаженных. Ты поставил правильный диагноз и назначил лечение, написав рецептуру горькой микстуры на бумажке… И вышел. С твоей точки зрения ты сделал все правильно. Но ты вышел из барака. Отстранился. А кто будет выхаживать больных?! Кто будет готовить и подавать им лекарство? Кто уврачует их раны? Здоровых-то нет! Кругом такие же больные. Ты погляди на Землю! Там же, куда не кинь взор, везде плач и погребальный стон, то от войн, то от болезней, то от несправедливостей жизни! А ведь твою рецептуру они даже прочесть и понять зачастую не в силах, так как неграмотны.
— Люди должны излечиться сами! Я не могу стоять рядом и утирать каждый сопливый нос. У меня не сто рук и раздваиваться я пока тоже не умею. И не забывай, что у злого, как ты говоришь, врачевателя еще куча таких же бараков, где его тоже ждут! Или их бросить?! Пусть подыхают, даже без надежды на исцеление?! Спасая одних, я невольно обрекаю на гибель других.
— Но пойми и ты, — парировала она его тираду, — что оставив не долеченными больных в этом бараке, ты обрекаешь все свои прежние труды насмарку. Ты вынужден будешь всю жизнь бегать по баракам, раздавая правильные рецепты, и не вникая в результаты лечения, а люди все равно будут умирать. А в итоге не получится никакого лечения. Нельзя излечиться наполовину. И сам ты так до конца и не будешь знать, так ли хороши твои рецепты. Круг замкнется, а результата не будет. И твоя блестящая теория потерпит крах. Она и сейчас, если честно сказать, не слишком оправдывается. Но и это еще не конец…
— А что?! — с нескрываемым беспокойством уставился он на нее.
— Закончится все тем, что разочарованные в твоем «лечении» они сначала подвергнут сомнению твою божественность, а потом и вовсе проклянут! — закончила она на высокой ноте и оборвала.
Помолчали. Видно было, как капельки пота блестят на его висках.
— Что конкретно ты собираешься предложить мне делать? — махнув рукой на строптивую женщину, спросил Господь.
— Тебе? — спросила она в свою очередь, взглянув на него, как будто увидев впервые. — Ничего. Просто я хочу принять участие в исцелении до полного выздоровления хотя бы одного мира. Кто-то же должен утирать сопливые носы, если ты занят более важными делами. Я согласна это делать. Моей маленькой колоколенке этого будет достаточно.
— Все-таки хочешь оставить меня одного? — тихо спросил он. — Ты бы могла заниматься этими делами и не уходя. Работа бы нашлась, как раз по твоему желанию — врачевать и утешать…
— Ты не остаешься один. С тобой твои соратники и твоя работа, — так же тихо ответила она.
— Это все так. Но кроме работы и соратников у каждого должен быть кто-то, кто гораздо ближе. С кем можно было бы поделиться сокровенным
— Ты уже поделился однажды, своим сокровенным, — фыркнула она, но наткнувшись на просящий и беззащитный взгляд собеседника, осеклась. — Прости. Я не могу. Не могу сейчас. Лужайка, на которой росли мои цветы, выгорела под лучами безжалостного солнца. Там остался один пепел. Нужно долго вновь поливать ее, чтобы новые ростки вновь появились на свет. А для этого нужно время и терпение. Большое терпение и большое время.
— Значит, я могу надеяться на то, что ты уходишь не навсегда?! — с надеждой заглядывая ей в глаза, спросил он.
— Да. Я прошу тебя послать меня в эту, как она называется не помню… Ах, да, командировку. Смешное название, — без смеха проговорила Мария.
— Но ведь из командировок принято возвращаться?! — ухватился он за спасительную мысль.
— Да. Чтобы получить советы и указания и вновь отбыть в следующую, — сказала она, уже собираясь уходить туда, где ее ожидали топтавшиеся от безделья серафимы.
— Значит, ты будешь возвращаться ко мне, и у меня вновь появится шанс попытаться обрести твою благосклонность?
— Посмотрим, — бросила она, не оборачиваясь и выходя из комнаты.
С того самого разговора прошло уже почти два года по меркам Сирении и около двух тысяч лет по меркам Земли. Они встречались несколько раз, потому что ей приходилось обращаться к нему за помощью в том или ином деле, где она не могла ничего сама сделать или же не знала как. Он всегда с большой охотой помогал ей, решиться завести разговор подобный этому, не решался. Да и она сама не давала пока никаких знаков свидетельствующих о том, что лесная поляна ее чувств после пожара избавилась от гари и готова к цветению.
Голые пятки ног, просунутые в старенькие домашние тапки, почувствовали холодный ветерок весеннего дня не сразу, а только тогда, когда их хозяин очнулся от тяжелых воспоминаний своего недалекого прошлого. Очнуться от забытья его заставила, как всегда, сумбурная и маловразумительная мнемограмма Лилит. В ней, она, на грани паники, сообщала о каком-то невероятном молитвенном посыле на личный психотерминал Господя от архангела Гавриила. На уточняюший вопрос о том, что же там все-таки могло приключиться, глупая секретарша смогла только пояснить, что на архангела кто-то там напал, и он просит срочной помощи у Всевышнего. Представить себе, что на антропоморфного робота, суперкласса «архангел», который в одиночку мог бы справиться с армией среднего европейского государства, кто-то может покуситься, заходило за рамки разумного. С другой стороны, с ходу отметать паническое сообщение, напрочь лишенной какого бы то ни было воображения Лилит, тоже не стоило. Поэтому не тратя драгоценного времени на переобувание, чертыхаясь и поминутно теряя на ходу тапки, Господь ринулся к ближайшему телепортеру. Так, в тапках на босу ногу, он и заявился в приемную своего кабинета, где его уже с нетерпением ожидала жирафообразная и чокнутая на оба полушария головного мозга секретарша.
— Вот! — сразу атаковала она его, не обращая внимания на комичный вид вошедшего. — Посмотрите и убедитесь сами!
С этими словами она протянула начальнику длинную как сопля перфоленту мозговых излучений архангела, находящегося в молитвенном экстазе.
— Надеюсь, ты догадалась подключиться к его зрительно-слуховому аппарату и сделать соответствующую запись? — спросил он, испытующе приподняв бровь.
Секретарша обиженно фыркнула и протянула ему кристалл с записью всего того что происходило в кабинете серафима Исраэля. Господь взял из ее рук кристалл и уходя в свой кабинет бросил ей через плечо лапидарно:
— Кофе. Горячий. Несладкий. Побыстрей, пожалуйста.
— Может еще и какаву с чаем, прямо в постель?! — тут же не замедлила с ответом строптивица.
В самый ответственный момент ее как всегда начинало переклинивать, но он уже привык к ее эскападам и не обращал на это никакого внимания, зная,
