— Ты любишь своего мужа?
Мгновение я думала, прежде чем ответить.
— Я не дрожу, когда говорю о нем, как одна из моих подруг, рассказывающая о своем возлюбленном, — сказала я. — Быть с ним — то, что я должна делать.
— В таком случае не знаешь ли ты, почему он не посылает за тобой?
— Нет, — отвечала я горестно.
Ее глаза, казалось, пронзали мои. Она помахала тлеющей рутой, и острый запах наполнил мои глаза слезами.
— Вы уже проводили ночи вместе?
Я рассказала ей, как стыдно мне было, когда он брал меня во всех четырех углах спальни, и о том, что Ферейдун часто не оставлял меня до рассвета.
— Поначалу так и должно быть, — кивнула она.
— Я тоже так думаю, но теперь, кажется, огонь его страсти угасает.
— Уже? — Она помедлила и явно пыталась что-то понять. — Что случилось, когда ты виделась с ним последний раз?
— Не знаю, — помотала я головой, стараясь избежать расспросов. — Я всегда делала что скажут, но я ощутила его утомление.
— Как будто ему надоело?
— Да, — сказала я, ерзая на подушке и глядя в сторону.
Последовало долгое молчание, нарушенное только тогда, когда я призналась прерывающимся голосом, что Ферейдун услаждал себя без моего участия.
— А потом он тебе что-нибудь сказал? Много дней я не позволяла себе думать об этом.
— Он спросил, испытываю ли я с ним наслаждение. Я была так поражена вопросом, что сказала: «Ослеплена честью быть в вашем присутствии, озаряющем мир…»
Заклинательница улыбнулась, но в улыбке не было радости.
— Это очень вежливо.
Раз уж я начала, подумалось мне, тогда могу рассказать и остальное.
— Тогда он поднял брови и сказал: «Тебе не надо говорить так со мной, когда мы одни».
— И тогда ты сказала ему правду о том, что чувствуешь?
— Не совсем; это был первый раз, когда он позволил мне говорить, что я думаю. Тут я сказала: «Моя единственная забота — доставить вам удовольствия». Он нагнулся надо мной, провел своими кудрями по моему лицу и сказал: «Дитя юга, я это знаю. И тебе это удается. Но знаешь, нужно больше, чем просто удовольствие». Потом он спросил меня, понравилось ли мне то, что мы делали ночью вдвоем, и я сказала «да».
— Правда?
Я пожала плечами:
— Не понимаю, почему люди все время говорят об этом.
Заклинательница глянула на меня так сочувственно, что я едва не разрыдалась.
— А почему тебе не понравилось так, как ему?
— Не знаю, — снова сказала я, подвинувшись на подушке и жалея, что пришла.
Заклинательница взяла мою руку и сжала ее в своих ладонях, чтобы успокоить меня. Я чувствовала себя в точности так же, как перед смертью отца, словно я вот-вот потеряю все сразу.
— Невозможно выдержать, когда все так раскрывается, — внезапно, не понимая отчего, сказала я.
Похоже, что заклинательница поняла.
— Дитя мое, нельзя удержать то, что Аллах отнимает и дает, но ты тоже можешь завершать многое. Обещай мне, что запомнишь это.
— Обещаю, — сказала я, хотя это было последнее, что меня заботило.
— Теперь, когда я поняла твою тяготу, я могу сделать две вещи, чтобы помочь тебе, — сказала заклинательница. — Но сперва я хочу узнать вот что: может ли твой муж взять себе постоянную жену?
Я помедлила, вспоминая, что, прежде чем я вышла замуж, Гордийе сказала, что он уже подыскивал девушку, которая достойна быть матерью его наследников.
— Конечно, — ответила я.
— Тогда позволь мне сотворить заклинание, которое свяжет их пути, — сказала она.
Она сунула руку в корзину, где лежало множество мотков ниток. Выбрав семь цветов радуги, она сделала на нитках семь узлов в семи местах и затем повязала их на мою шею.
— Носи, пока не спадут сами, — велела она. — И не говори своему мужу, для чего это.
— Если я его увижу снова, — горько заметила я.
— Божьей волей увидишь, — отвечала она. — И если будет так, ты должна хорошенько постараться угодить ему.
Я была ошеломлена ее советом.
— Но я думала, что уже сделала все, чего он хотел.
Заклинательница погладила мою руку, словно успокаивала неуемное дитя.
— Непохоже, — мягко заметила она.
Мои щеки вспыхнули краской стыда.
— Хотела бы я знать то, что знала моя матушка, когда была моих лет, — горько сказала я. — Отец любил ее каждую минуту их жизни.
— И в чем, по-твоему, был ее секрет?
Я поведала ей о даре матушки рассказывать истории, которые будили отцовскую любовь, хотя когда-то он был самым красивым юношей деревни. У меня такого дара не было.
Заклинательница остановила меня.
— Вообрази на миг, что это ты рассказываешь историю, а не твоя матушка, — сказала она. — Скажем, ту, о Фатеме-прядилыцице. Вначале ты захватываешь внимание своих слушателей, рассказывая им, как отец Фатеме гибнет в кораблекрушении, оставляя ее добывать себе пропитание. Но что, если ты, вместо того чтобы заставить их ждать конца истории, расскажешь им его тут же?
— Это будет глупо, — сказала я.
— Верно, — согласилась она. — Так как же следует рассказывать историю?
— Когда моя матушка рассказывала сказки, она ставила начало, середину и конец на положенные им места.
— Так и надо, — сказала заклинательница. — Рассказчица заманивает тебя обрывками истории то тут, то там. Она поддерживает в тебе интерес до самого конца, пока наконец не насытит твое желание.
Я отчетливо поняла, что она имеет в виду. Слушатели моей мамы зачаровывались, глядя на нее остановившимися глазами и открыв рты, словно забыв, где находятся.
Заклинательница пригладила свои медовые волосы.
— Так что думай о вечерах со своим мужем как о времени, когда ты рассказываешь ему историю, только не словами. Для него это будет старая сказка, поэтому тебе надо выучиться рассказывать ее по-новому.
Я снова покраснела, но в этот раз словно жгучее пламя вспыхнуло глубоко, у самой печени, и растеклось до самых кончиков ступней.
— У меня уже есть несколько выдумок, — призналась я, — но мне слишком стыдно их пробовать.
— Не откладывай, — сказала заклинательница с ноткой предостережения в голосе, по которой я поняла, что она думает — я под угрозой.
— Однако не знаю, как начать… — шепнула я. Ключ в вопросе, который твой муж задал тебе в последнюю вашу встречу, — ответила заклинательница. — Есть что-то, что тебе нравится делать с ним?
— Мне нравится, как он целует и ласкает, — сказала я, — но это прекращается, как только он соединяет наши тела. Тут он забывает обо мне и рвется вперед, к мигу своего высшего наслаждения.
— А ты?
— Я стараюсь делать все, чтобы помочь ему.
