Несмотря на потери, боевой дух в полку был высоким. Нередки были шутки и подтрунивания друг над другом. Однажды досталось и мне. В авиашколе нас приучили спать голыми. Я к этому привык и считал, что только так можно нормально выспаться. Не расставался с этой привычкой на фронте и даже после войны. Зная, в каком виде я сплю, летчики эскадрильи решили надо мной подшутить.
В одну из темных февральских ночей, когда я крепко спал, потихоньку подняли меня вместе с койкой и вынесли наружу. Койку поставили на снег метрах в тридцати от дома. Проснулся я от сильного холода. Открываю глаза и вижу снег. Понял, что это проделка ребят, но никого из них не видно. Окликнул – тишина. Поднимаюсь с постели, набросив на плечи одеяло, и иду к дому. Барабаню в дверь – никто не реагирует. Слышу чей-то шепелявый голос: «Спой арию цыганского барона – тогда откроем». Петь я не умел и не пел никогда, поэтому пригрозил им: «Если не откроете, начну палить из пистолета». Только после этого меня впустили. В свое оправдание они сказали, что сделали это, чтобы отучить меня спать голым.
Как-то в Зайцеве мне приснился сон: на Красной площади парад войск в ознаменование победы над Германией. Я стою в колонне летчиков. Они в парадной довоенной синей форме без погон. Народ ликует, на лицах улыбки, крики «Ура!», «Победа!». От сильного возбуждения я проснулся. Утром рассказал о нем товарищам. Они восприняли его как плохое предзнаменование и сказали: «Тебе до конца войны не дожить, как и большинству из нас. Обычно сны не сбываются». Все это слышал техник звена Тухтаров. Подойдя ко мне поближе, он тихо вполне серьезно сказал: «Поверь мне – на параде ты будешь. Я это чувствую. Вот когда вернешься с него, я тебе об этом напомню». Его слова подбодрили меня. Появилась особая уверенность и какое-то необъяснимое чувство, что я обязательно доживу до Победы.
На аэродроме Зайцево мне довелось столкнуться с одним необычным явлением. Однажды на взлете я почувствовал, что глазам мешает откуда-то взявшаяся небольшая тряпочка. Когда перешел в набор и можно было снять руку с сектора газа, решил убрать ее, непонятно как оказавшуюся на голове. Взял ее и глазам своим не поверил – ею оказалась мышь. Повертев зверька в руках, выбросил ее в форточку. Через несколько дней произошел второй подобный случай. Только теперь мышка сидела на правой руке, державшей ручку управления. Избавился от нее таким же путем.
Рассказал об этом ребятам. Они сказали, что выбрасывать за борт не надо было – плохая примета. Пусть бы себе жили, а теперь жди – собьют. Я возразил, что если реагировать на все приметы, то тогда вообще летать не придется. А вообще-то факт появления мышей в самолете был небезопасен для полетов. Они грызли обмотку радиоаппаратуры, и в случае пробития бензосистемы мог произойти пожар.
Февраль – особый месяц для Красной Армии. Как известно, 23-е число является днем ее рождения. Погода в этот день стояла нелетная. В полку его отметили праздничным обедом, на котором по распоряжению командира выдали по 100 граммов водки. Иван Иванович, как обычно, сидел за столом вместе со своими заместителями, шутил, рассказывал всякие истории. Увидев висевший на стене цветной портрет Сталина в маршальском мундире, произнес, головой в сторону: «Скоро ли я буду таким, как он? Но сначала я должен стать Героем Советского Союза. Считаю, что в полку первым это звание должен получить я». Услышав его слова, присутствующие переглянулись.
За полторы недели до праздника я водил шестерку самолетов. Полет выполнялся при сплошной облачности с высотой нижней кромки 250 метров без прикрытия истребителей. Они за линию фронта не ходили. В районе цели нас атаковали Ме-109. В целях самообороны я, не выводя машины из круга, стал вытягивать его, смещаясь в сторону нашей территории. Одного из «мессеров» Федя подбил. С черным дымом он отвалил в сторону. Его напарник, не рассчитав маневра, вскочил внутрь нашего круга. Спасаясь от лобового огня «илов», он стал делать крутой вираж внутри круга. Однако при этом перетянул ручку и сорвался в штопор, из которого выйти не смог. Прямо перед носом моей машины он врезался в лес.
Потеряв две машины, «мессеры» прекратили атаки и ушли. Во время боя наших истребителей и близко не было. С момента, как они оставили нас, не доходя до линии фронта, мы их больше не видели. При появлении противника на выручку, как обещали, не пришли. Сообщить им по радио из-за сильных помех я не мог. Домой мы вернулись без потерь. В боевом донесении о выполнении задания я написал о воздушном бое и о том, что один из истребителей, сорвавшись в штопор внутри нашего круга, упал.
Через день к нам в эскадрилью прибыл представитель истребительного полка, летчики которого оставили нас в том вылете. Бородатый капитан, начальник воздушно-стрелковой службы, дает мне в руки бумагу. Читаю. В ней написано, что такой-то летчик (фамилии его не помню) атаковал Ме-109 под ракурсом 3/4 с левой задней полусферы и двумя очередями с дистанции 70 метров сбил его. Самолет упал в таком-то месте. От меня требовалось подтверждение. Прочитав бумагу, я улыбнулся и спросил, откуда взялся этот летчик, когда мы там ни одного нашего истребителя не видели.
Для убедительности я опросил летчиков и воздушных стрелков, принимавших участие в том вылете, и рассказал капитану, как все было на самом деле. Поинтересовался, откуда у них в полку стало об этом известно. Капитан, понимая, что я не собираюсь подписывать подтверждение, стал упрашивать меня. Он сказал, что у этого летчика много вылетов на сопровождение «илов», но сбитых нет или почти нет (не помню точно). Надо бы писать наградной на орден, а как писать, если сбитых маловато. Тем более что одним фрицем все равно стало меньше. И хотя ни один из опрошенных мною не видел, как был сбит тот «мессер», капитану все же удалось уговорить меня. Подтверждение я ему подписал, но на душе остался неприятный осадок. С довольным видом он отбыл в свой полк. Не знаю, получил ли тот летчик награду, ради которой приезжал капитан, но мне было неприятно слушать, как он выпрашивал у нас подтверждение.
У меня сложилось впечатление, что так нагло и бессовестно «сбивали» и некоторые другие летчики, на счету которых было большое количество сбитых самолетов. Конечно, это касается не всех, но думаю, что отдельные факты липы все же были. Позже мне стало известно, откуда тот капитан мог знать о Ме-109. Мой доклад о сорвавшемся в штопор самолете наши штабники отправили в вышестоящий штаб. Там, не особо вникая в детали, стали выяснять, почему не указана фамилия летчика, сбившего самолет. Им и в голову не могло прийти, что истребитель мог упасть сам по себе. Конечно же, он сбит нашими истребителями. Запросили полк, который нас прикрывал. Те ничего вразумительного сказать не могли, но быстро «скумекали» и сфабриковали ту самую бумажку, с которой приехал капитан.
Зима 1943/44 года подходила к концу. Активность войск 1-го и 2-го Прибалтийских фронтов заметно снизилась. Им был необходим отдых для подготовки к летним боям. Немцы также не проявляли активности, занимались укреплением обороны, производили перегруппировку войск. Зачастили оттепели. Нередко мокрый снег усложнял нам полеты.
Летное поле подтаяло, укатанный снег ослаб. На полосе образовались колдобины, заполненные водой. Эксплуатировать ее стало небезопасно. В связи с этим групповые полеты прекратились. Летать стали парами, а в иной день полетов и вовсе не было. Большую часть времени полк работал на матчасти. Летный состав в эти дни занимался наземной подготовкой, обобщал опыт боевой работы, изучал район боевых действий. Я продолжал временно исполнять обязанности командира эскадрильи. Из руководящего состава в АЭ больше никого не осталось.
Шла вторая половина марта. Наступил день Парижской коммуны. Одно время в довоенные годы он был нерабочим. За весь месяц мне удалось сделать всего пять боевых вылетов. Последний раз я летал 10 марта. Погода, как и в предыдущие дни, стояла нелетная. Во второй половине дня я проводил занятия по изучению района полетов. Закончив их, решил почитать книгу о Брусилове. Тут меня вызвали на КП полка. Вначале я подумал, что кто-то из нашей АЭ совершил какой-нибудь проступок или, как у нас говорили, «отмочил номер». Пока полк не летал, было уже несколько происшествий. Пользуясь свободным временем и понимая, что за всеми не уследить, кое-кто стал ходить в самоволки, выпивать и т. д. Такие нарушения чаще совершали воздушные стрелки и младшие авиаспециалисты.
Прихватив с собой летный планшет, с которым никогда не расставался, я направился к командиру полка. Рядом с тропинкой, по которой шел, находилась стоянка самолетов нашей эскадрильи. Там вроде все в порядке. На моторы самолетов наброшены чехлы. Они сохраняют тепло прогретых двигателей и защищают их от снега, идущего с самого утра. На некоторых машинах техсостав проводит какие-то неоконченные работы. В сторонке с карабином через плечо и красной повязкой на рукаве стоит маленькая Кнопка – симпатичная мотористка Нина Харламова, прозванная так за курносый нос. Некоторое время она была мотористкой в моем экипаже.
