самой мучительной боли, которую я когда-либо испытывала, и мне пришлось набить рот ватными шариками, чтобы впитать кровь. Я боялась, что дыра у меня во рту никогда не закроется. Тэ купил мне шесть разных видов мороженого, мы попробовали их все и оценивали в течение всего процесса моего выздоровления, споря о том, какое из них лучше. Я до сих пор не могу смотреть на мороженое без легкой тошноты, вспоминая, как приятно было позволять Тэ заботиться обо мне. Он приготовил мне джук[33] и добавил в рис по одной ложке кунжутного масла и соевого соуса, как готовила его мама, когда он болел в детстве.
Когда я попыталась пойти на работу на следующий день, несмотря на непрекращающееся кровотечение, Тэ остановил меня и велел взять больничный, сказав, что мне нужно отдыхать, пока рана не закроется.
– Но мне нужно идти на работу, – протестовала я. – У меня есть обязанности.
Он пристально взглянул на меня и сказал:
– Сейчас твоя единственная обязанность – выздороветь.
Я никогда раньше не задумывалась о том, как важно позволять себе полностью вылечиться от болезни и заботиться о себе. И именно это воспоминание, воспоминание о том, каково это – быть важной для другого человека тем, о ком хочется позаботиться, заставляет меня повернуть машину к бару «Хэтти», где я напиваюсь виски с содовой, а затем продолжаю пить с группой шведских туристов, которые только что приехали на автобусе с Таймс-сквер.
Я спрашиваю их, что они думают о Нью-Йорке, и они отвечают, что он довольно красивый, хоть и грязный. Туристы высокие и светловолосые, у них ослепительно белые улыбки, и они излучают жизнерадостность, как викинги, вступившие в благотворительную организацию. Я понятия не имею, что они забыли в «Хэтти», но они, кажется, рады поговорить со мной и, что более важно, продолжают покупать всем нам выпивку. К третьей порции коктейлей неоновый кактус над баром снова подмигивает мне, и все кажется теплым и мягким. Мои новые приятели учат меня играть в шведскую игру с выпивкой, которую я не совсем понимаю, но это не имеет значения; когда один из них наклоняется ко мне слишком близко и говорит, что я хорошенькая, я флиртую с ним в ответ.
– Ты китаянка? – спрашивает он открыто, с откровенностью белых европейцев, которые считают расизм американской проблемой. Я притворяюсь, что не слышу его из-за музыки, потому что, если я дам понять, что слышала вопрос, мне придется отреагировать на него и соответствующим образом скорректировать свое поведение, а прямо сейчас мне не хочется ничего менять.
Одна из причин, по которым мне нравится пить, заключается в том, что опьянение – кратчайший путь к тому, чтобы почувствовать себя смешнее, красивее, интереснее и менее склонной зацикливаться на вещах, которые я не могу изменить. К тому же иногда алкоголь позволяет мне выйти за пределы собственного разума, изучить все углы зрения, с которых кто-то другой может увидеть меня впервые. Например, когда Оскар говорит мне, что у меня очень хороший английский, я могу легко выйти за пределы своего тела – как будто снимаю свитер – и направиться к музыкальному автомату, где кто-то в сотый раз включил одну и ту же песню группы «Queen», вместо того чтобы зацикливаться на мыслях о том, почему белые люди во всем мире такие одинаковые. Или почему Умма просто вывалила на меня новость о том, что у нее уже некоторое время есть мужчина, почему она не сочла это достаточно важным фактом, чтобы сообщить его заранее.
Ничто по-настоящему не волнует меня, когда я пью. Я не думаю об операции на зубе мудрости или о том, как Тэ сочинил идиотскую, но запоминающуюся песню о моих зубах в те дни, когда я выздоравливала, а я притворно сердилась на него. Или о том, что руки Оскара уже обхватывают меня за талию и все во мне требует оттолкнуть их, но одновременно с этим я не хочу, чтобы он переставал обращать на меня внимание, потому что у меня внутри странное чувство: если он сейчас отвернется и решит, что со мной неинтересно, я могу умереть от одиночества.
Позже, в ванной, я снова и снова напоминаю себе перед грязным зеркалом, что я беззаботна, жизнерадостна и жива. Но весь эффект улетучивается, когда я понимаю, как сильно хочу позвонить Тэ. Я судорожно роюсь в своей сумке, и она падает на пол, а мой телефон вываливается вместе с ключами. Вижу три пропущенных звонка – один от Уммы и два с незнакомого мне номера. Волосы на затылке встают дыбом, когда я набираю таинственный номер, сердце замирает в груди, пока тянутся гудки.
– Абонент, с которым вы пытаетесь связаться, недоступен. Пожалуйста, попробуйте еще раз позже, – нараспев произносит автоматическое оповещение.
Потом я снова становлюсь ребенком, пытающимся дозвониться до Апы, пока Умма истекает кровью в ванне, удивляющимся, почему он не берет трубку, почему именно я в конце концов звоню в 911, вытаскиваю ее из ванны и волоку в постель в ожидании медиков. Я помню, как позже задавалась вопросом, не в том ли году Апа впервые начал встречаться с Лорой, Лорой с полароидного снимка. Меня тошнит от мысли о том, что их роман мог закрутиться, когда Умма была беременна, но я не могу не представлять, что именно поэтому он не брал трубку, поэтому его сотовый сразу переключился на голосовую почту.
Я возвращаюсь в бар и заказываю еще выпивки. Завтра я позвоню на работу и скажу, что заболела – а может и вовсе не буду никому ничего сообщать. Пусть Карл уволит меня, если хочет. Шведы все еще там, но на этот раз я игнорирую их, меня тошнит от их сердечности и внимания. Наконец они расходятся, все, кроме Оскара, который спрашивает меня, не хочу ли я пойти потусоваться куда-нибудь еще, и злится, когда я его игнорирую. Я поступаю так даже не из-за бестактного вопроса и не потому, что он незнакомец. Я ни с кем не спала после Тэ, и я знаю, что сейчас случайный секс, вероятно, показался бы мне прекрасным, быстрым и легким – как новенький доллар, как засыпать пьяной, не почистив зубы и не смыв подводку с глаз – и что на утро я бы чувствовала себя еще хуже, чем сейчас, потому что если я что-то и усвоила после всех ошибок, совершенных в отношениях, так это то, что после них тебе всегда становится немного хуже.
– На случай, если передумаешь, – говорит Оскар, протягивая мне свой номер.
– Ни за что, – машинально повторяю я, хотя уже чувствую, что задаюсь
