— У меня не притон для бесстыдника и оторвы, пусть снимает квартиру!
— Он не трахаться сюда приехал, а Москву смотреть, — объяснила Мира.
— Ну, почему в моей квартире? Почему? Причем тут диван? Что же мне после них обивку менять? На нем твой прапрадед дважды делал предложение твоей прапрабабке, и она его дважды… Ай! — махнула рукой мать, брызнув на дочку средством для мытья посуды. — На этом диване сидели великие люди, возможно, сам император!
— Сдай его в химчистку, — огрызнулась дочь. — И не забудь список сидевших приложить к страховому полису.
— Немедленно попроси своего фашиста убраться. Пусть спит под лестницей, только не у меня. Пока он там, я не вернусь.
— Если б ты не умчалась, как ужаленная… если б вы с Хантом немного поговорили по-человечески, вы бы прекрасно поладили. Хант бы научил тебя делать пасту с пармезаном. Знаешь, как он классно готовит?
— И знать не хочу, — отрезала мать. — Когда я вернусь, квартира должна быть пустой, полы вымыты, ковры выбиты, особенно те, на которых он топтался. Надо же! — сокрушалась женщина. — И Даниель… А какой симпатичный мальчишка! Картинка! И такой же бесстыдник! Он, наверно, модель?
— Какая разница? Мама, если бы ты раз в жизни преодолела себя и посмотрела картины Ханта, ты бы совсем по-другому к нему относилась.
— Видела я кино с твоим Хантом, — заявила мать. — Ничего особенного! Но как ему идет эсэсовский мундир! Будто в нем родился!
— Ну, хватит!
— Тварь, которая не стыдится носить эту форму, в моем доме жить не должна.
— Я говорю про фильмы, которые снимал Хант! Он никогда не снимал про фашистов!
— Сегодня же попроси их обоих, иначе я сама попрошу! Я найду переводчика, который им объяснит!
— Мама, пожалуйста!
— Тарасова попрошу… Он жил в Германии, должен говорить по-немецки!
— Мамочка, пожалуйста… — умоляла дочь, надеясь на чудо, но мольбы Клавдию Виноградову не пронимали.
В жизни Мирославы Виноградовой чудо произошло только раз. Она написала письмо иностранному режиссеру, в которого была влюблена с детских лет. Человеку, который перепахал ее жизнь, «бесстыднику и оторве», чьи фильмы увели девочку от игрушек во взрослый мир, яркий и разноцветный, так похожий на ее фантазии. В тот день Мира впервые напугала сама себя.
Послушная девочка окончила школу, поступила в институт и не ждала сюрпризов судьбы. В этой жизни она представляла себя диваном с отпечатком задниц августейших особ. Она заранее знала, какой угол ей отведен в квартире, и как ей надлежит стоять в том углу, твердо упираясь ножками в персидский ковер. Девочка с аристократической родословной написала самой одиозной личности мирового кино, обратилась по имени к воплощению порока, на которого юным особам из хороших семей запрещалось смотреть. Мира написала ни много, ни мало, маэстро Юргену Ханту. Немного о себе, немного о кино, и о нем самом, и о жизни в целом. Она поклялась, что согласна на любую работу в его картинах, и вложила в конверт фотографию. Умная девочка знала, что ответа не будет. Для нее было счастьем, что небожитель несколько минут посвятит ее исповеди, будет думать о ней, рассматривать фото, представляя девочку из России. И этой девочкой будет она. От одной мысли Мира падала в обморок на ходу. Спустя год она нашла в почтовом ящике иностранный конверт.
«Ю.Х. будет в Москве в октябре. Свяжись с агентом перед открытием фестиваля…» — было написано в послании. — Ниже прилагался телефон и подпись: «Алекс Кауфман». «Кто такой Алекс Кауфман? — не поняла Мира. — Кто такой «Ю.Х»? Причем здесь агент?» Цифры плыли у Миры перед глазами… Она смотрела на конверт и не могла понять, что происходит: это сон?.. или что-то еще? Реальность, которую она переживала, не вязалась со всей предыдущей жизнью. До Московского фестиваля оставалась неделя.
Повзрослев, Мира поняла, что натворила. Она познала запретную любовь Бога, земные радости померкли для нее навсегда.
Алекс нашел Миру в зрительном зале. Она высидела скучную церемонию, выстояла аплодисменты. Мира сделал все, как ей велели: приволоклась сюда по фестивальной лестнице в вечернем платье Клавдии, путалась в подоле, натыкалась на колонны и предъявляла пригласительный билет каждому подозрительному взгляду. Девушка не спала ночь, и окружающий мир стал превращаться в пеструю кашу. Нарядная толпа расходилась по банкетам, когда из нее вынырнул Кауфман. Как вспышка света. Радостный и невозможно пьяный.
— По-английски говоришь? — спросил он. — Чем занимаешься? Скучаешь? — молодой человек позволил себе комплимент, который дезориентировал юную деву. Мира стала опасаться, что все это розыгрыш, что ей пора очнуться и топать домой. — Идем, — вдруг сказал Алекс и подал руку.
В фойе наливали шампанское… Мира не узнала Юргена Ханта. Она лишь почувствовала, что он где-то здесь… по дрожи в коленках. Она уловила его присутствие на химическом уровне раньше, чем от компании отелился элегантно одетый господин с фужером, и приблизился к ней.
— Русская красавица! — представил девицу агент.
— Почему такая худая? — спросил его Хант, мельком взглянув на Миру, и подозвал официанта с пирожными.
С официантом подошли еще двое, разговор пошел на немецком. Под шумок Мира добралась до шампанского. Тревога в ее душе сменилась умиротворением. Она стояла рядом с Юргеном, который не мог отвязаться от собеседников, чтобы поговорить с ней. Мира стояла рядом и рассматривала золотую запонку на его манжете. В первый день знакомства она боялась поднять глаза, на второй день девушка поняла, в чем дело, и осмелела.
Героя будущей картины Ханта увезли из России в юном возрасте. Родины он не помнил, помнил только снег и церковь на горе. Помнил женщину, которая бежала за повозкой, что-то кричала вдогонку на языке, который герой забыл. Женщина была похожа на мать героя, а Мира Виноградова на актера, приглашенного на главную роль. Новоиерусалимский монастырь был похож на «церковь», язык, по замыслу автора, должен был звучать без акцента, а снег в Подмосковье к декабрю месяцу гарантировал лично продюсер.
— Как же так? — удивился Хант. — Второй курс и вас ни разу не снимали в кино? Даже статистами?
— Я же писала, что учусь на театроведческом отделении, — напомнила Мира. — Но актеры-второкурсники тоже не все снимались. Я также писала, что согласна на любую работу, но если надо сниматься, только скажите…
— Где же твоя коса?
Хант сверил внешность Миры с фотографией, присланной год назад.
— Если б я знала, что она понадобится… — оправдывалась девушка.
— Мы ей платок повяжем, — нашелся Алекс. — Русские леди зимой в платках бегают. Правда, Мирей?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
