В неглубокой нише виднелась картина. Ему захотелось повернуться и уйти. Возможно, он так бы и сделал, но свет под потолком стал ярче.
Наверное, автомат, регулирующий освещение, реагировал на движение драпировок. Теперь он отчетливо видел картину.
На ней была изображена обнаженная женщина в полный рост и натуральную величину. Картина производила неприятное, совершенно не вяжущееся со стройным силуэтом женской фигуры впечатление. Он не сразу осознал, в чем причина этого ощущения, поскольку его внимание отвлекли круглые металлические заклепки, столь неуместные на светлой, почти живой коже изображения. Их было штук пятнадцать, разбросанных, казалось, без всякого порядка по всей картине, и от каждого металлического кружочка уходила в сторону тоненькая, едва заметная паутинка провода.
Вначале провода показались ему нарисованными, но, подойдя ближе, он понял, что они настоящие, и это поразило его больше всего. Заклепки тоже отсвечивали натуральным металлом. Кленов попытался дотянуться до одной из них, но картина висела слишком высоко. Изображение не имело ни рамки, ни фона, словно кто-то наклеил переводную картинку на пустую голую стену. Теперь он понял, в чем заключалась диспропорция в изображении. Собственно, это была не картина, а абсолютно точная геометрическая проекция человеческого тела на плоскость, передающая каждую мелочь. Только все оказалось в непривычных местах, не там, где нарисовал бы это художник, всегда стремящийся сохранить на своей картине ощущение объема и жизни. Лицо женщины, бледное, без кровинки, с синевой под глазами и плотно сомкнутыми веками, еще больше усиливало жуткое впечатление. Кленов протянул руку и задернул штору. Несколько минут он стоял неподвижно, тупо уставившись на ее серые, похожие на саван складки.
Ему потребовалась изрядная доля мужества, чтобы решиться отдернуть следующую штору.
За ней оказалась точно такая же проекция, но только мужского тела. Он наконец справился со своими чувствами и сумел детально рассмотреть картину. На первый взгляд лицо на портрете показалось ему знакомым, потом он решил, что это просто обман зрения. Плоскую маску невозможно было узнать, она не походила ни на одно человеческое лицо, и все же… Эти усики, этот маленький зигзаг шрама под левой скулой… Если бы Кленов не был инспектором службы безопасности, он не обратил бы внимания на почти незаметный шрам. Но его зрительную память специально тренировали на подобные незначительные мелочи. Он помнил шрам, он даже вспомнил, что у Курлянова шрам был справа, а не слева. Возможно, поэтому в первый момент он его не узнал. Кому понадобилось снимать подобные изображения с живых людей, для чего? Что за паноптикум здесь собран?
Кленов подошел вплотную к картине и, подсвечивая себе фонариком, стал ее рассматривать под разными углами. Изображение казалось слегка утопленным в материал стены и вместе с ней покрыто блестящим лаком или какой-то защитной пленкой. Местами сквозь него просвечивала фактура стены. Кленов переключил свой портативный анализатор на видеозапись и провел открывшимся кристаллом крошечной видеокамеры вдоль картины. Его очень интересовали металлические нашлепки, похожие на какие-то датчики, но с этим он решил разобраться позже. Сначала нужно было закончить съемку всех картин. Их оказалось сорок. Среди них два женских изображения и шесть знакомых ему мужских лиц, но зато каких! Здесь были председатель Совета гридской колонии, два его заместителя, начальник отдела снабжения, начальник отдела переселенцев и комиссар сил безопасности, или, как его здесь именовали, комиссар местной полиции Курлянов.
Каждая картина находилась в отдельной нише, и еще двадцать таких ниш пустовало. Кленов почти полностью заполнил кристалл памяти своего прибора, зато теперь в любой момент мог воспроизвести всю эту кунсткамеру до мельчайших деталей.
Наконец можно было заняться датчиками. Чтобы добраться до них, пришлось воспользоваться столом, стоявшим у стены при входе. Стол оказался необычным. С двух сторон, напротив друг друга, к нему намертво были прикреплены два сиденья, и вся эта конструкция легко передвигалась на небольших колесиках.
На столе стоял неизвестный ему прибор, чем-то напоминавший уменьшенный компьютерный терминал, только без дисплея и с толстым пучком проводов, заканчивающихся небольшими острыми наконечниками.
На пульте прибора он насчитал тринадцать клавиш, помеченных греческими буквами алфавита. Кроме аппарата, на столе не было ничего, что могло бы объяснить назначение этого странного устройства. Решив, что прибор подождет, он покатил стол к изображению Курлянова. Этот человек интересовал его больше всего, даже больше, чем председатель Совета Гридоса Лин Адамов.
Как только он влез на стол, его лицо оказалось примерно на одном уровне с лицом Курлянова. К голове изображения в разных местах крепились восемь из двенадцати металлических бляшек. Идущие от них полоски проводов на краю картины исчезали, огибая плоскость изображения. В самих бляшках, величиной с небольшую пуговицу, он рассмотрел теперь маленькие отверстия. По одному в центре каждой. Казалось, бляшки не имели к картине непосредственного отношения. Он потрогал их выпуклую поверхность и ощутил легкое покалывание электрических разрядов. Это уж было совсем странно. Кленов включил анализатор и обвел им вокруг бляшки. В стене не было ничего постороннего. Никакой краски, никакой синтетики. Получалось, что сама картина либо соткана из материала стены, либо вообще не существовала как материальное тело. Анализатор определил вес бляшки и ее состав. Сталь, около пяти граммов. Дальше во все стороны простиралась однородная стена. Скорее всего, загадку изображений ему не решить, здесь надо подключать специалистов. И все же он медлил, понимая, что случай может не повториться…
В конце концов он попробовал основательно ковырнуть стену в нижней части картины, чтобы отделить для анализа хотя бы маленький кусочек того странного материала, из которого были сделаны картины. Но тут его ждало разочарование. Штукатурка уступила его усилиям, и изрядный ее кусок оказался у него в руках. Вот только никакой краски на ней не было. Не было даже следов изображения – ровная и чистая поверхность…
На самом же изображении, где он отколол штукатурку, ничего не изменилось. Правда, инструмент теперь словно бы прокалывал изображение, погружаясь в образовавшуюся выемку в стене, но не оставляя на самом изображении никакого видимого следа. Получалось, что к стене изображение попросту не имело отношения и существовало само по себе. Это была какая-то проекция… Но откуда она проецировалась, с помощью какой аппаратуры? Ведь в зале не было ничего, кроме стола, на котором он стоял. И странного ящика с клавиатурой, тут же поправил он себя. Он сел за стол и, обхватив голову руками, уставился на стоящий перед ним прибор.
«Что же у меня получилось? – спросил он сам себя, пытаясь подвести хоть какой-то итог сделанным наблюдениям. – Изображение, похожее на проекцию неведомо чего и неведомо откуда идущую. Изнутри стены они ее проецируют, что ли? Но если бы в стене были скрыты какие-то устройства, анализатор немедленно бы их обнаружил. Ерунда какая-то получается, полная ерунда и ни одной конструктивной мысли. Разве что… Разве что все дело в этом приборе…» Он пододвинул к себе маленький пластмассовый ящичек с выступающей из него клавиатурой, и по поверхности стола протянулся длинный жгут проводов. Проводов, которые заканчивались небольшими острыми наконечниками, похожими на миниатюрные соединительные вилки… А что, если металлические кружочки с отверстиями, расположенные на картинах, как раз и служат приемными устройствами для этих вилок?
Он вскочил, взял один из проводов, отделил его от остального пучка, подошел к картине и убедился в верности своего предположения. На наконечнике даже был выдавлен значок греческого алфавита, в данном случае это была «гамма». Такую же «гамму» он заметил на одном из металлических кружочков. Это уже было кое-что. Вилка плотно вошла в гнездо и осталась там, удерживаемая скрытой пружиной. Теперь не составило особого труда разобраться и в остальных проводах. Вскоре все они были присоединены к своим гнездам. Изображение оказалось как бы связанным с настольным пультом тринадцатью разными проводами. Все это было прекрасно, вот только по-прежнему оставалось совершенно непонятным, для чего все это нужно.
Он походил сейчас на пловца, в темноте пытавшегося определить дорогу в подводном гроте, и так же ощущал на себе глухое темное сопротивление водяной массы, не желавшей пропустить его к заветной цели. Если прибор каким-то образом осуществлял проекцию всех этих изображений без подключения проводов, то для чего нужны были тогда сами провода? Опять вопросов получалось больше, чем ответов.
Работа инспектора приучила Кленова к максимальной осторожности. Один опрометчивый шаг в неясных обстоятельствах зачастую приходилось оплачивать слишком дорого. Поэтому, прежде чем давить на клавиши прибора, он еще раз внимательно осмотрел аппарат со всех сторон и неожиданно обнаружил на поверхности панели возле каждой клавиши какие-то надписи на неизвестном языке. Переписав их все, он затребовал перевод от центрального информатория, и вскоре перед ним уже лежала начерченная его рукой «говорящая панель» прибора. Над центральной красной клавишей красовалось слово «энергия». Ну это более-менее понятно. А вот следующая надпись над синей клавишей выглядела более загадочно: «овеществление». Дальше шли «зрение», «слух», «осязание», «обоняние», «двигательные рефлексы», «речь», «вкусовые ощущения», затем были еще и «зоны». «Зона солнечного сплетения», «зона копчика» – и где-то в самом углу желтая клавиша с надписью «болевой шок». Оставалось все это попробовать.
