Он развернул номер «Лондон таймс», купленный в киоске возле университета, удовлетворенно затянулся сигарой, щуря глаза, и стал просматривать заголовки. Внушительное кресло черной кожи подпирало его расслабленный, коренастый торс; одна короткая, толстая нога подогнута под себя, вторая покоится на оттоманке — крошечные, аккуратно подстриженные ногти медленно шевелятся в такт чтению.
За прошедшие полтора столетия он научился распознавать самые разные стереотипы человеческого поведения — экономические, политические, философские, даже научные. Рефлексы, приобретенные в период работы Ведуном, а затем и компаньоном амбициозных богачей, до сих пор служили ему верой и правдой; за истекшие десятилетия он сколотил немалое состояние. Главное здесь — осмотрительность. Все работодатели в конце концов подводили — своих же собственных работников; любые предприятия и планы терпели крах, оставляя без средств к существованию того, кто не был предусмотрительным. Того, кто не умел распознавать модели поведения и не знал, что с ними делать.
На шелковый жилет упал пепел. Главк принялся стряхивать, сбивать и смахивать серую пыль толстыми пальцами, густо покрытыми вьющимся седым волосом по самые костяшки, набитые до различных форм, плотностей и размеров, которые мистер Шерлок Холмс без сомнения взялся бы анализировать с огромным удовольствием. За свою жизнь Главк зарабатывал на хлеб разными способами — попутно собирая шрамы от петушиных шпор, собачьих и крысиных укусов, не говоря уже о метках, клеймах и рубцах, оставленных человеческими зубами. Словом, следы укусов — и ударов насмерть.
Кроме того, от драк у него расплющился нос и прижались уши к черепу.
Пожалуй, с точки зрения детектива-консультанта наиболее интересным предметом для изучения было бы вот что: кольцеобразные мозоли на пальцах, образовавшиеся за время, равное продолжительности жизни обычного смертного, — следы от вращения, перекидывания и прятанья монет и карт. К тому же он давно не оставлял отпечатков пальцев — утратил папиллярные линии в начале прошлого века.
Десятилетия неподвижного ожидания в полумраке добавили жирок к бледно-розовым, плотным рукам, спине, бедрам и икрам. Как много напоминаний, свидетельство трудах, заботах и злоупотреблениях, как много неисчезающих шрамов… Сколько это может продолжаться? Он все еще уверенно идет по жизни, его тело работает, как машина невероятной надежности, однако дыхание неглубокое, сдержанное; он вполне мог бы жить вечно, хотя после многих десятков лет курения его легкие уже не так счастливы, как раньше, более того — забиты непроходимыми пробками.
Скоро, наверное, придет время очищения и возрождения — будет выдан запрет на вредные привычки, неделями придется ходить пешком и заниматься физическими упражнениями, есть поменьше, бросить курить, очищать ткани организма от шлаков последних пятидесяти лет — в общем, нечто вроде монашеского существования, которое он ненавидел из принципа.
Да, есть такие шансы, хотя он в этом и сомневался.
Жизнь Главка была продлена за счет увиливания и обмана — и, разумеется, благодаря прикосновению Госпожи. Такая длинная история, столько впечатлений, идей — и ради чего? В собственных глазах он выглядел уродцем, гвоздем коллекции среди экспонатов кунсткамеры. Когда с Максвелла Главка снимут поводок, заберут бодрость духа и тела, отнимут дар? Когда ему разрешат сделаться безработным?
Комната была темна, лишь узкий луч подсвечивал лист розоватой бумаги, расстеленный у него на коленях. Телефон молчал весь день, да и раньше звонили только сумасшедшие, пьяные или скучающие индивидуумы — его обычные корреспонденты.
И все же он видел общую картину. Имелась причина, по которой Максвелл Главк появился на северо-западе и осел в Сиэтле. Он чувствовал зыбь и волны в местном житейском океане, словно на крошечном и вертлявом катере пересекал следы, оставленные бездумно управляемыми человеческими судьбами.
Семь лет скитаний по континенту, бессчетные мили и часы, проведенные по соседству с единственной и несимпатичной партнершей…
Поползли вниз отяжелевшие веки. Он скатывался в обычный предрассветный полусон. Через несколько минут он проснется посвежевший и бодрый… но сейчас его ждет только дремота, непреодолимая жажда краткого купания в водах Леты. Зудящий гул в соседней спальне, тишина тесной каморки, мягкий комфорт кожаного кресла. Он осоловело пялился на черную коробку телефона, слезящиеся серые глаза медленно сходились к переносице, в поле зрения побежала рябь…
Оба глаза резко, в один миг обрели фокус, спина выпрямилась. Кто-то погладил дверь в их квартиру.
Он практически воочию увидел вскинутую руку — костяшки напряжены, готовы к удару, — и сразу последовал дробный стук.
Раздался негромкий хриплый голос, словно камни ворочались на дне грязного ручья:
— Я знаю, ты здесь, Макс Главк! Открой мне. Старое знакомство, старые правила.
Главк не ожидал визитеров.
— Иду-иду, — отозвался он и разом встал на ноги. Прежде чем открыть входную дверь, он тихонько постучался к Пенелопе.
Зудящий гул мгновенно прекратился.
— К нам гости, моя дорогая, — сказал он. — Мы одеты?
ГЛАВА 26
УНИВЕРСИТЕТСКИЙ КВАРТАЛ
— Я вас не знаю. Вообще не знаю никого с таким именем, — сказал Фред Джонсон больному бродяге, притулившемуся к крыльцу его дома.
— Понятно, — кивнул Даниэль. — Хотя я знаю вас — или человека, очень на вас похожего.
Голос его осип от напряжения. На дорогу от университета ушло слишком много сил.
Бывший Чарлз Грейнджер пальца на четыре возвышался на Фредом Джонсоном, который вместе с зачесанным клоком черных волос прилично недотягивал до шести футов. На неожиданного визитера Джонсон посматривал терпеливо и выжидающе, что, впрочем, естественно для любого хозяина дома в подобных обстоятельствах.
— Дайте мне несколько минут, чтобы объясниться, — сказал Даниэль. — Вы, наверное, мне не поверите, поэтому я просто уйду, но если и есть такой человек, который способен понять, то это вы. Я очень рад, что нашел вас. По правде говоря, это удивительно.
— Вы нашли меня по телефонной книге, так?
— Я ходил к университету, — ответил Даниэль. — Пожалуй, все физики одинаковы, во всех возможных мирах. Может статься, они связывают воедино наиболее важные пряди.
Он поддернул рукава и улыбнулся, показывая гнилые зубы.
Джонсон оглядел его с ног до головы, с трудом скрывая отвращение, и решил, что бродяга не представляет опасности — просто свихнувшийся чудак.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
