демонстрируются фотографии Пегги с различными членами семьи. По крайней мере, так я могу вполне оправданно на что-то смотреть и не привлекать внимания тем, что ни с кем не разговариваю. Конечно, фотографий Пегги с Джозефом после автокатастрофы нет. Его я, по крайней мере, узнала бы.
Делла и Грегори находятся в противоположном углу зала и о чем-то тихо разговаривают. Судя по выражениям лиц, оба в ярости.
Я задумываюсь, не в шоковом ли я состоянии. Я совершенно точно очень странно себя чувствую. Меняется вся моя жизнь, потому что сейчас кажется очень возможным, что Джозеф этого не делал. Это согласуется с тем, как к нему относилась Пегги. Это был любивший змей мальчик, который рисовал в блокноте красивые картины и позволял маленькой сестре рисовать рядом свои каракули. Это согласуется с тем, что Пегги обнаружила, что Джозеф в сознании, и с тем, что он смог сообщить ей что-то, заставившее ее бояться за себя и за него. Она хотела, чтобы я заботилась о нем, оставив его в Красном доме, а не отправляла в больницу. Это также согласуется с тем, что ее… убили?
Ведь если не Джозеф совершил это преступление, значит, это сделал кто-то другой. Этот человек мог каким-то образом выяснить, что Пегги что-то знала? Это, конечно, напоминает мелодраму, но ведь ему двадцать лет все сходило с рук, и он не хотел бы, чтобы Пегги разболтала что-то сейчас.
Я вижу пожилую женщину в дальней части зала. Волоча ноги, она идет к стулу с бумажной тарелкой, на которой высится большая горка еды. Я почти уверена, что это бабушка Нора – мама моей мамы. Я знаю, что у нее макулярная дегенерация[37] и она почти ослепла. Когда я еще ребенком жила у Грегори и Деллы, мне сказали, что она совсем расклеилась после смерти дочери и потери зрения и живет по сути отшельницей. Я ее практически не видела, хотя это моя бабушка. После того как я стала Евой и переехала в Эшборн, я не хотела поддерживать связь ни с кем из моей прошлой жизни.
Я иду к ней и усаживаюсь рядом. Вдруг она сможет мне побольше рассказать про Джозефа. Выражение лица Норы немного напоминает мое, когда я кого-то встречаю. Это так странно выступать в роли того, кто все объясняет.
– Я – дочь Эсси, Селестина, – представляюсь я. – Но теперь меня зовут Ева.
– О боже! Крошка Селестина. – Она ставит тарелку на стол перед собой, касается моей руки и начинает говорить тише. – Я рада, что ты здесь. Я чувствую себя виноватой из-за того, что не была рядом, когда ты росла.
Она совсем не похожа на нелюдимую и замкнутую отшельницу. На самом деле она кажется дружелюбной.
– Все в порядке, – говорю я, хотя это совсем не так. Для меня было бы неплохо иметь еще одну бабушку.
– Нет, не в порядке. Мне очень жаль. У тебя все хорошо? Чем ты занимаешься? Я так мало знаю о твоей жизни. Я не могу ничего узнать у Грегори.
– У меня все хорошо. На самом деле я с ним практически не общаюсь. Я работаю и люблю свою работу. Так что все сложилось неплохо.
– Я на самом деле рада. Я очень жалею, что почти не видела тебя в детстве. Я знаю, что ты много общалась с несчастной Пегги. Так жаль, что ее больше нет.
– Ты ее знала?
– Мы дружили в детстве. А потом, конечно, мы с ней встретились на свадьбе.
Последние слова она произносит напряженно, и это меня интригует, поэтому, несмотря на то что я собиралась расспросить бабушку Нору о Джозефе, я интересуюсь:
– Ты не любила Пегги?
– О боже, не обращай внимания на мои слова. Просто получилось немного неловко, вот и все.
– Что ты имеешь в виду?
Она смотрит куда-то вдаль и говорит:
– Ну, кто же подает яйца по-шотландски[38] на похоронах?
Я придвигаюсь к ней немного поближе.
– Что ты имеешь в виду? Вам с Пегги обеим было неловко на свадьбе? Из-за ваших с ней отношений?
Она быстро качает головой.
– Мне не следовало вообще ничего говорить.
Я пытаюсь расслабить плечи и говорить менее напряженным голосом.
– Все нормально. Да и какое это сейчас имеет значение?
– Ну да, конечно. Да и тогда это на самом деле не имело значения. Не было необходимости выходить за него замуж, времена уже были другие, не такие, как в моей молодости. Вопрос можно было решить, и у меня до сих пор была бы красивая дочь.
До меня сегодня все медленно доходит, но я думаю, что уловила суть.
– Моя мама была беременна, когда они поженились? Джозефом?
Она медлит немного, потом тихо фыркает.
– Ведь это же не секрет, не правда ли? Я предполагала, что ты знаешь. Нужно только посмотреть на даты.
Я никогда не смотрела на даты. Зачем мне?
– Но мои мама и папа были счастливы вместе, – говорю я. – Я не думаю, что они поженились только из-за ее беременности. Они были влюблены друг в друга.
Она игнорирует мои слова и сообщает:
– Вероятно, он старался, как мог. Но мне следовало бывать у них почаще.
– Что ты имеешь в виду? В чем была проблема?
– Он никогда не говорил мне, что все серьезно. Просто у женщин так часто бывает после родов. – Она тяжело вздыхает и добавляет: – У любого будет несварение, если съесть все эти яйца по-шотландски.
Я проверяю, нет ли кого-то в пределах слышимости, и уточняю:
– У мамы была послеродовая депрессия?
Я вспоминаю слова Серены про женщину в игре Джозефа, которая тащит за собой черную собаку. Мне всегда говорили, что мои родители были идеальной счастливой парой и обожали друг друга. Теперь я задумываюсь, не приукрашивали ли реальное положение вещей. Ведь таким образом Джозеф оказывался психопатом с врожденными психическими проблемами, который вдруг ни с того ни с сего убил свою семью.
Нора не отвечает. Она берет кусочек киша со своей тарелки, рассматривает его, потом кладет назад. Я сижу тихо и молчу, чувствую, что если буду давить, то вообще ничего не узнаю.
– Эндрю говорил, что Эсси не хочет видеть никаких гостей, – наконец сообщает она. – Именно поэтому я и приезжала так редко. Только когда его не было. Он говорил, что позаботится о ней. Наверное, он делал все, что мог.
Бабушка Нора снова берет киш и на этот раз немного от него откусывает. Я жду, пока она медленно жует.
– Мне следовало видеться с ней почаще. –
