Конечно, этот кто-то быстро нашелся. В лице Шопена Жорж приобретала сына и любовника одновременно. Что ей еще было нужно, чтобы влюбиться глубоко и надолго?
Да, вначале она ему не понравилась. Но вскоре в своей записной книжке он обнаружил записку: "Вас обожают". Слова были подписаны - "Жорж Санд". И вот, после нескольких встреч с Жорж, Шопен в октябре 1837 года пишет в дневнике:
"Три раза я снова встречался с ней. Она проникновенно смотрела мне в глаза, пока я играл... В моих глазах отражались ее глаза; темные, странные, что они говорили? Она облокотилась на пианино, и ее ласкающие взоры отуманили меня... Я был побежден! С тех пор я видел ее дважды... Она меня любит..."
Да, для Жорж Санд не было ничего невозможного - ни в творчестве, ни в любви. А то, что любовь никогда не заканчивалась счастливо, - что ж, все проходит в этом мире, проходит, к сожалению, и любовь, во всяком случае, такая, какой добивалась Жорж Санд. Вообще, ее нельзя назвать непостоянной в любви. Она всегда была верна тому, кого любила, и прекращала отношения, когда любовь была исчерпана.
Итак, Шопен "был побежден", как он признался в этом сам. И Жорж, конечно, видела это. Фридерик находил в Жорж силу, которая влекла его к себе, потому что помогала ему. Санд поддерживала Шопена во всех его творческих начинаниях, разбивая все сомнения, терзающие композитора. Она ничего не требовала, бескорыстно предлагая свою любовь. Робкий Шопен поддался искушению. И сразу грусть от недавней потери Марии Водзинской прошла.
...Поздней осенью 1838 года они решили поехать с Шопеном в Пальма-де-Майорку. Сын Жорж Морис по своему здоровью нуждался в более теплом климате, Шопен пугающе кашлял, к тому же он боялся открытой публичной связи с Жорж. Он все-таки не был парижанином. Тем более не были ими его родители, которых он изрядно побаивался.
Уезжать вместе - значит, бросать вызов обществу, считал Шопен. Для Жорж мнение окружающих не имело никакого значения, развод с Казимиром был оформлен, но из уважения к чувствам своего нового любовника она согласилась на его условия. Не условия, условия Шопен не мог ставить никому - таков был его характер, это была просьба. Пусть Жорж поедет одна со своими двумя детьми, остановится в Барселоне. Там Шопен присоединится к ним, и они вместе сядут на пароход, направляющийся к Балеарским островам. Когда они прибыли на Майорку, там светило солнце и стояла жара. После дождливого холодного Парижа настроение было чудесным.
Шопен поначалу очарован. Он пишет: "Я в Пальма, под пальмами, кедрами, алоэ, апельсиновыми и лимонными деревьями... Небо бирюзового цвета, море лазурного, а горы изумрудного. Воздух? Воздух такой, как на небе. Днем светит солнце, все одеты по-летнему, жарко; ночью целыми часами пение и игра на гитарах... Словом, дивная жизнь!"
Но он быстро разочаровался. Как сказали бы сегодня, из-за полного отсутствия сервиса. Две комнатушки без мебели со складными кроватями, с жесткими матрасами, еда, состоящая в основном из рыбы и чеснока, дома, люди, поля - все тошнотворно пахнет растительным маслом... Нет, для всего этого Шопен был слишком утонченным, слишком нежным.
Деятельная Жорж тут же отреагировала на претензии своего любовника и нашла деревенский домик у подножия горы за сто франков в месяц. Любовь в уютном домике вновь вернула хорошее настроение композитору-меланхо-лику. Но опять ненадолго, потому что начался сезон дождей. Это был потоп. Домик же, который снимали Санд и Шопен у некоего сеньора Гомеца, не случайно называли "домиком ветра". Сырой, без печей, он не мог защитить от ураганов. Стены были тонкими, как будто картонными. У Шопена опять начался кашель.
Невежественный сеньор Гомец, увидев, как кашляет его постоялец, решил, что тот болен смертельной болезнью и есть опасность, что он перенесет заразу на всех окрестных жителей. Когда он выставил своих жильцов за дверь, им пришлось устроиться в Вальдемозской обители - небольшом монастыре, который возвышался над морем. Декретом 1836 года монашеский орден был распущен, и государство сдавало кельи внаем. Но из суеверия люди боялись жить в бывшем монастыре, и Жорж с детьми и Шопеном оказались там почти в одиночестве.
Они были очарованы пейзажами. Дикие высокие скалы над морем, одинокие пальмы. Все бы хорошо, если бы не болезнь Шопена. Когда она обострялась, он становился очень капризным. Он заявил, что не выносит местной кухни. Санд пришлось самой готовить ему еду. Кроме этого, она гуляла с детьми в любую погоду, ходила по магазинам и продолжала писать. Где бы Санд ни находилась, трудилась она неустанно. Ночью, когда все спали, она работала над романом "Спиридион", перерабатывала "Лелию". Откуда у этой женщины было столько сил?! И казалось, утомительный уход за капризным любовником ей эти силы только прибавлял.
Местные врачи поставили ему диагноз - горловая чахотка. Прописали кровопускание. Санд считала, что кровопускание может быть смертельным, и отказалась его делать. "Я ухаживала за многими больными, - пишет она, - и всегда у меня был верный инстинкт".
Но надо отдать должное Шопену - несмотря на страдания, вызванные болезнью, продолжал работать и он. На Майорке он создал немало шедевров. Как писали исследователи его творчества, "в романтической обстановке". Но романтической обстановка была не всегда.
В конце концов пребывание на Майорке утомило всю "семью". Но больше всего - Шопена, и поэтому было принято решение об отъезде. Вот что пишет Жорж об этом решении и о Шопене:
"Ласковый, жизнерадостный, очаровательный в обществе, - в интимной обстановке больной Шопен приводил в отчаяние своих близких... У него была обостренная чувствительность; загнувшийся лепесток розы, тень от мухи - все наносило ему глубокую рану. Все ему было антипатично, все его раздражало под небом Испании. Все, кроме меня и моих детей. Он не мог дождаться отъезда, нетерпение доставляло ему большие страдания, чем жизненные неудобства".
От Пальма до Барселоны путь был ужасен. На борту корабля везли живых свиней, воздух был отравлен их запахом. К тому же они дико вопили, потому что моряки били их, чтобы избавить от морской болезни. Капитан, испугавшись кашля Шопена, поместил его в самую плохую каюту, чтобы он не перенес заразу на других пассажиров. У Фридерика началось сильное кровохарканье, и, когда они прибыли в Барселону, он был на волосок от смерти. Врачи строго-настрого запретили ему возвращаться в Париж - климат столицы Франции убьет его. Решено было остаться в Марселе.
Она продолжала работать, умудрялась каждый день написать свои двадцать страниц и вернулась из Марселя с новым романом "Спиридион" и переработанной "Лелией". Продолжала ухаживать за Фридериком, и в конце концов его здоровье пошло на поправку. Жорж остается верна себе:
"Я не могу уйти, ведь мой бедный Шопен не может остаться один: он скучает, если около его кресла нет детской возни, чтения вслух..." "Шопен немного пополнел, почти не кашляет и, когда не дует мистраль, становится весел, как зяблик..."
До конца мая они пробыли в Марселе, а потом переехали к Жорж в Ноан. И это первое лето в Ноане было счастливым. Жорж была сильной женщиной, но при этом очень тонко чувствующей. Она замечала каждый нюанс настроения своего любовника. Казалось бы, у Жорж Санд не было ни одной свободной минуты - она должна была писать романы, у нее были договоры с издательствами, воспитывать детей, принимать гостей, которые летом в Ноане не переводились. И при всем при этом она ловила каждый взгляд Фридерика, угадывала каждое его желание и обязательно выполняла его. В ее дневниках - подробное описание всех душевных движений ее любимого мужчины.
"Он всегда стремился в Ноан и не выносил его никогда... Ему быстро надоедали радости деревенской жизни. Обычно, сделав небольшую прогулку, во время которой он срывал несколько цветов, он усаживался сразу же под деревом. Потом возвращался домой и закрывался в своей комнате... Он сочинил восхитительные вещи с тех пор, как он здесь", - писала Жорж, и она не преувеличивала. Тем летом в Ноане Шопен сочинил Сонату си-бемоль минор, Второй ноктюрн и три мазурки.
Фридерик очень ценил вкус Жорж, считал ее очень тонкой слушательницей, каковой она, конечно, и была.
Дневник Шопена, 12 октября 1839 года:
"Они говорят, что мне стало лучше. Кашель и боли прекратились. Но в глубине моего существа я чувствую боль. Глаза Авроры затуманены. Они блестят только тогда, когда я играю; тогда мир светел и прекрасен... Она может писать, слушая музыку... Для тебя, Аврора, я готов стлаться по земле. Ничто для меня не было бы чрезмерным, я тебе отдал бы все! Один твой взгляд, одна твоя ласка, одна улыбка, когда я устаю. Я хочу жить только для тебя, для тебя я хочу играть нежные мелодии. Не будешь ли ты слишком жестокой, моя любимая, с опущенным взором?"
Но почему вообще речь зашла о жестокости? Разве давала Жорж для этого повод? Конечно, нет. Она продолжала нежно любить своего Фридерика, восхищаться им. Но в ее любви пропало что-то волшебное, а появилось нечто снисходительное. В чем же дело? В болезненности ее любовника. Любовника ли? К сожалению, уже давно нет. Жизнь на Майорке, последующая болезнь в Барселоне убедили Жорж, что радости любви плотской для Шопена кончены. Сначала она призывала его к умеренности, а позже - к полному воздержанию. В 1847 году она пишет Альберу Гржимале:
