И только тогда стал слышен яростный рев Ржавого. Он матерился на чем свет стоит. Не помогало. Ворох кричал громче и теперь пронзительно, высоко, словно женщина. У Крота мурашки побежали по спине. Такое, но в несколько раз слабее, он слышал во время штурма укрепрайона. Разорванные на куски, еще живые подпехи издавали такие звуки, о существовании которых молодой боец Армии Освобождения и не подозревал.
Третье копье высунулось из туловища Вороха. На этот раз ниже, из живота. Кто-то или что-то давило на орудие смерти сзади. Крот улавливал там, в тени, по другую сторону возвышения абрис чьей-то фигуры. Громадной фигуры.
– Что это? Какого хрена, колдун?.. – взвыл Ржавый.
Гробовщик кубарем скатился с возвышения, плюхнулся внизу.
– Я предупреждал… это звуры…
– Что?
Перекричать вопли умирающего Вороха было не так-то просто. Он болтался в воздухе, держась обеими руками за то, что торчало из его туловища, и дергался. Ноги полосовали по воздуху. Кроту показалось, что нечто специально продлевает его страдания.
* * *
Открываясь, тяжелая дверь камеры взвизгнула. Сидевший у окна зеленый медленно поднял тяжелую голову и поглядел на полицейского налитыми кровью глазами. Они казались багровыми, словно свежая короста.
Гоблин в мятой форме, заляпанной на груди, вошел и встал, широко расставив ноги. Как все надзиратели, он любил поигрывать связкой ключей и сейчас с удовольствием этим занимался, задумчиво глядя на Вороха.
– Сидишь?
– Нет. Жонглирую булавами, пускаю мыльные пузыри, – ответил арестованный. – Что, на расстрел пора?
Надзиратель щерил крупные зубы, частично выбитые в каких-то давних драках. Его рожа вполне соответствовала обстановке и даже более – Ворох считал, что место этого шкафа не по ту сторону двери, а здесь, на грязном полу, засыпанном вонючей соломой.
– Все шутим, значит. Ну-ну… – Надзиратель покрутил связкой ключей. – Выходи. Комиссар хочет поговорить. Считай, ты вынул счастливый билетик, рвань.
Ворох посмотрел – не шутит ли. Вроде нет. Сто процентов дать не мог, потому что после вчерашнего плохо соображал и неважно видел в сумерках. Глаза словно песком забили. Вдобавок накануне, во время задержания, полицейский двинул ему в правый висок, и неслабо.
Ворох встал с таким трудом, словно к каждой ноге и руке его привязали по пудовой гире. Так вывалился в узкий коридор с исписанными стенами, постоял, подчиняясь рыку надзирателя, а потом пошаркал вперед, заложив руки за спину.
Ему было все равно, куда идти и зачем. И дело было даже не в тяжелом похмелье.
Комиссар, человек, сидел в своем кабинете, нежась под тихо гудящим вентилятором. Рубашка, мокрая от пота, расстегнута на волосатой груди. Куря сигару, полицейский щурит глаза, и левый то и дело подергивается. Ворох опустился на металлический стул. Тот не был привинчен к полу, и им вполне можно было проломить ублюдку башку и еще немалое время отбиваться даже от сородичей, служивших в участке полицейскими сошками пониже рангом.
Но Ворох об этом не думал. В груди было тяжело, вдобавок ее словно пытались проткнуть чем-то острым. Гоблину казалось, в спину ему вонзились три стальные спицы.
– Попить дайте, – прохрипел Ворох. – Тут даже этого не дают? Видал я дыры, но они в сравнении с вашей лавочкой просто отель.
Комиссар посмотрел на гоблина через облако дыма, затем, не поленившись, налил полный стакан.
Вода оказалась холодной. Ворох заглотил ее одним махом, ухнул.
– Буду краток, – сказал человек. – Мне с тобой возиться неохота. Такие, как ты, у меня уже поперек горла. Я бы выпустил тебя сегодня утром, если бы не то, что на этот раз в своем неизбывном желании всюду размахивать кулаками ты не перегнул палку… Тяжкие телесные повреждения. А ведь шишку ты завалил важную. И с какой стати?
Этот вопрос Вороху задавали вчера. Он не знал. Помнил только, что, выкатившись из бара, через квартал нашел вполне подходящий объект, чтобы сорвать на нем свою ярость. Человек не был перед ним ни в чем виноват, просто оказался в ненужное время в ненужном месте.
– Ладно, – сказал полицейский. – Все едино. Слушай. Положение таково, что ты можешь сесть. Крепко. А если человек умрет, то еще крепче. Смекаешь? Таких, как ты, отправляют обычно в каменоломни.
– Плевать… – отозвался Ворох. Удерживать в нужном положении тяжелую голову было сложно, но он старался.
Комиссар кивнул.
– Я тоже так думаю. Твоя силушка, а также боевой опыт – ты ведь наемником был? – могут принести большую пользу.
Ворох молча моргал, пытаясь вникнуть в смысл тягучей липкой речи комиссара.
– За этой дверью в соседней комнате сидит вербовщик, – сказал человек, делая жест рукой. – Мы с ним заключили сделку. Я отдаю тебя ему, и ты идешь на все четыре стороны. Дело я закрываю. Ну а там уж ваши с ним дела… Ты ведь знаешь о Злоговаре?
Ворох знал. Была даже мыслишка пойти добровольцем, тем более что опыт есть, и не такой уж немалый.
Через секунду гоблин смекнул, к чему все идет, и скривился.
– Два выхода у тебя, добрый молодец. Либо в каменоломни, когда я дам делу ход, либо в войско. Решайся. Либо сгниешь, как поганая псина, либо… как свободный гоблин будешь воевать за освобождение родной земли… После сделки мои претензии к тебе кончаются. Однако не думай, что сможешь удрать от вербовщика. Все схвачено. Все едино, отправишься на войну. Выбирай.
– Дайте еще воды.
Комиссар улыбнулся, сверкая потной шеей. Гоблин вытер губы, поставил стакан на стол. Руки, хотя и дрожали, но гораздо меньше.
– Ты же, можно сказать, ветеран, Ворох. Твой опыт пригодится собратьям, разве нет? Вчера ты распинался здесь, что тебе все едино, что твоя жизнь кончена… так наполни ее смыслом, парень. Глядишь, что-нибудь изменится…
– Не лечи меня, комиссар, – прохрипел зеленый. – Я не младенец…
– Ладно. Так что? Думай, времени не так много.
Ворох закрыл глаза. Невидимые спицы все глубже погружались в его спину. Что это? Гоблин не помнил, чтобы так когда-нибудь было.
– Ворох? – спросил комиссар, думая, что гоблин уснул.
Зеленый открыл глаза. Так и так выходит, что он – смертник. Но если выбирать из двух смертей, то, пожалуй…
– Согласен. Где подписать?
Комиссар крякнул от удовольствия и придвинул к нему бумагу, на которой Ворох черкнул свою роспись. Потом встал, подошел к двери, за которой находился вербовщик.
– Не вздумай дурить.
Ворох вздохнул. Боль в груди была резкой, непонятной.
– Понял, не дурак…
Злоговар. Дерьмовая война. Снова. Реконкиста.
Ворох толкнул дверь кабинета…
Пики, пронзившие гоблина, вдруг помягчели и превратились в извивающиеся щупальца с острыми концами. По всей длине, которая вышла из плоти подпеха, щупальца покрывала кровь. На глазах у остального взвода одно из них изогнулось, целя назад и вверх, а потом с силой ударило острым концом Вороха в рот. Подпех дернулся, захлебнулся криком. Крот почувствовал, как ему на каску падают капли крови.
– Отходим! Бежим! – закричал Гробовщик. – Это самка! Сейчас подойдет остальное семейство!
Крот помнил, как подскочил, подхватывая под мышку Этайн. Мелькнули ее полные ужаса глаза.
Кто-то выстрелил.
– Почему ее не видно?
Вроде бы орет Сказочник.
Пах, пах, пах!
Хилый садит из гвоздемета за спину Крота. Тот бежит за Шершнем. Куда?
– Звуры пользуются камуфляжем, магическим, который сами и вырабатывают! – прокричал Гробовщик. – Но сейчас она его скинет!
– Надо вернуться! – рычит Ржавый. – За Ворохом!
– Если вернемся, нам всем кранты! Он не жилец, к тому же у этих щупалец сильный нервно-паралитический яд! Сейчас появятся остальные!..
– Рвем когти! – гремит лейтенант, а сам прикрывает отход.
Что-то выпрыгивает из-за деревьев, издавая низкочастотный полурык-полусвист. Ржавый разворачивается на девяносто градусов. Звур величиной с собаку совсем рядом с ним, поднял две пары длинных гибких щупалец-игл, разинул сложносоставные челюсти, находящиеся под ними, выкатил глаза на столбиках.
Гоблин делает невероятный прыжок спиной назад, звур – за ним. Тварь размахивает конечностями, похожими на концах на двузубую вилку. Паучьи лапы перебирают траву, неся веретенообразное туловище.
Ржавый палит в чудовище в упор. Зелено-коричневое тело рвет, пропахиваемое сталью. Летит кровь, отстреленные конечности. Звур свистит и зарывается в траву. Подпех бросает взгляд назад, где из-за возвышения, отшвырнув уже мертвого Вороха, выбирается громадная туша самки звура. Камуфляж спадает с твари, открывая кошмарное зрелище. То, что ползло, переставляя суставчатые лапы, со стороны затянутой туманом низины было величиной со среднего слонопотама. Выше тролля, во всяком случае тех, кого Ржавому приходилось встречать.
На мгновение лейтенант остолбенел, прирос к месту с поднятым оружием и пялился на страхолюдину. Ему кричали, но он не слышал. Ржавого давно не клинило так, как случалось иной раз в горячке боя, но сейчас это произошло. Понимая, что стоять на месте – смерть, он тем не менее уже пустил корни.
