церковной службы. Мамина рука твердо лежит на руле, она улыбается, а из соседней машины поверх собственной жены на нее пялится какой-то дядька. Жена что-то выговаривает ему, я вижу, как она шевелит губами, а на заднем сиденье балуются их дети. Дядька же не открывает глаз от мамы. Она знает, чувствует, что все вокруг восхищаются ей, но даже головы не повернула в его сторону. Я многозначительно смотрю на этого дяденьку, а потом отворачиваюсь, и мы едем дальше, так как дорога расчистилась.
Почти уже возле дома мама говорит:
– Мы должны устроить большой праздник.
– Праздник?
– Да, пусть это будет наш общий день рождения. Эх, давненько в мою честь не забивали корову. Значит, устроим праздник, позовем всех соседей. Пусть знают, что я не какая-то там. И преподобного тоже пригласим.
Для приема гостей посуда и прочее у нас имеется, но как насчет денег? И еще мне кажется, что нехорошо устраивать сейчас праздник. Обычно этим занимался отец, забивал для мамы корову, а для меня – козу.
– Не надо праздника, – говорю я. – Мы же папу потеряли.
– Да, и он больше никогда не вернется. Что ты предлагаешь, следовать за ним в царство мертвых?
Надувшись, я сплетаю руки на груди.
– Так, минуточку. Неужели ты все еще веришь во все эти сказки, что наговорил тебе дух? Никто на свете, особенно такой нищеброд, не может воскресить умершего человека. Это невозможно, слышишь? Нам придется самим позаботиться о себе.
– Не хочу праздника, – повторяю я. – Нехорошо это.
Мама сердито цокает языком.
– Знаешь, папа тебя здорово избаловал. Я постоянно ему об этом говорила, но он только отмахивался. Кстати, думаешь, каждая мать станет так стараться, вводить свою дочь в благопристойное общество? Я пытаюсь научить тебя самостоятельности, чтобы ты ни от кого не зависела, даже от папы, когда он был жив, а уж теперь тем более. Ты что, думаешь, что не проживешь без своего отца?
Я сижу молча, а сама думаю, что, между прочим, мама проспала много месяцев после папиной смерти, и разве не я добывала для нас еду, таскала воду? Разве не я ухаживала за мамой, бросив школу? И почему теперь я должна выслушивать от нее колкости? И я тоже начинаю злиться.
Мама кидает на меня быстрый взгляд и говорит:
– Ладно, я ни в чем тебя не виню. Но как ты смеешь злиться на меня, носившую в девичестве фамилию Акуабата? Думаешь, если у тебя выросла грудь, то мы с тобой подружки-ровесницы?
– Я вовсе не это имела в виду.
– Послушай, ma chérie[127], некоторые мамочки просто наживаются на своих дочерях, вот примерно такого же возраста, как ты. Эти мамаши наряжают их и пускают по рукам, получая за это деньги. И они не заботятся об образовании своих чад. И многим девушкам приходится бороться за себя: они убегают, чтобы жить лучшей, достойной жизнью, чтобы представлять из себя что-то. Они учатся преподносить себя как ценность, чтобы заполучить в мужья красивых, работящих мужчин, которые бы их баловали, носились бы с ними как с драгоценным яйцом питона.
Когда мама сердится, она всегда говорит на смеси английского, креольского диалекта[128], а еще французского, но я не собираюсь ни за что благодарить ее или извиняться. Папа всегда говорил, что я проницательный человек, поэтому сейчас я прекрасно понимаю, что мама рассказывает о своей собственной судьбе. Ведь по ее линии я никого не знаю, кроме тетушки Оджиуго, я не знаю своих бабушку и дедушку. Знаю лишь, что у мамы и тетушки Оджиуго общий отец, но разные матери.
Подъезжая к воротам, мама что есть силы давит на клаксон, и ей плевать, что тут европейские кварталы. Привратник открывает ворота и салютует маме, а я вдруг говорю:
– Мне хоть и не надо никакого праздника, но, наверное, ты права, мамочка. Ведь к нам до сих пор никто не зашел в гости, не считая папиных братьев. Пожалуй, нам действительно стоит поближе познакомиться с соседями.
Мама отстегивает ремень безопасности и поправляет прическу.
– Ладно, ради твоего отца это будет совсем скромный праздник. Не хочу, чтобы ты думала, будто мне все равно.
Быстренько сообразив, я прибавляю:
– Пусть соседи приходят с детьми, чтобы я хоть с кем-то познакомилась.
Я знаю, что соседи обязательно примут мамино приглашение, потому что они падки до сплетен, а мамина личность окружена слухами. Мысленно представляя, как соседская девчонка примет из моих рук семечко, я тихо ликую.
Вторая невеста Первая невеста
Огенна не хотела идти в гости, да и родители были не в восторге. Она сама слышала, как они сплетничают про эту новую соседку – вернее, мама сплетничала, а папа внимательно слушал, иногда разражаясь смехом и добавляя что-нибудь от себя. Давненько они так не веселились: в последнее время отец Огенны был немногословен – расстраивался, что его не переизбрали на должность главы департамента.
И вот теперь Огенна пришла в гости и скучала в одиночестве. Больше из детей никто не явился, и поначалу она переживала, а потом решила, что это даже хорошо. Она лично сможет насобирать массу подробностей об этой соседке-выскочке и ее наглой дочке, а потом поделится ею с друзьями. Вот смеху-то будет! Огенна тихонько хихикнула, вспомнив, как раздавила ту дешевую безделушку и что после этого было с этой прежде невозмутимой девчонкой. Да она чуть не разревелась от огорчения, а Огенна ликовала, что одержала над нею верх.
Наконец она украдкой вышла из гостиной, где рвалась из динамиков музыка Брайта Чимези с его фирменным стилем зигима, где царил пышный стол с полными бокалами вина Mateus rosé и рома «Малибу». Хозяйка в красном платье со стразами громко и театрально хохотала над каждой шуткой, а отец постепенно хмелел как от спиртного, так и от внимания хозяйки, и чем быстрее он пьянел, тем плотнее сжимались губы мамы, а все вокруг веселились и до того расслабились, что уже сами лезли обниматься с очаровательной хозяйкой. Уж она-то здорово постаралась для этого.
Огенна дергала двери и заходила наугад в любую незапертую комнату. Многие так и остались необжитыми, и в них громоздились чемоданы и коробки с сервизами. Кухня оказалась шикарной, с разделочными столами и навесными шкафами из полированного красного дерева, но вот кладовка, обшитая черно-белыми пластиковыми панелями, почему-то оказалась пустой – определенно ей никто не пользовался. Огенна зашла в следующую комнату, заставленную чуть ли не до самого потолка разными продуктами. Банки, пакеты, коробки с бакалеей и мешки со всякой всячиной. Здесь, наверху, почти не слышны грохот музыки и звуки празднества. Огенна оглянулась, ей вдруг захотелось совершить что-нибудь хулиганское. Проткнув один из мешков, она облизнула палец. Соль. Тогда Огенна расковыряла дырку побольше,
