ним встретимся снаружи. Может быть, он уже там. Пошли, Корнелия!
Обе леди спустились по лестнице и остановились у входа в отель «Лувр». Ждать им пришлось недолго. Служащий встретил их на ступеньках и сообщил о результате исполнения поручения.
Отчет его был прост. Он не привык рассуждать о том, за что ему платят. Зуавы отвели пленника в караульную перед садом Тюильри и держат его там. Так он предполагал.
Он записал номер дома и отдал записку леди, получив в обмен золотую монету. Сдачи у него не потребовали.
— Быстрей! — торопила Джули кузину. Девушки вышли на улицу и направились в сторону ничем не примечательного здания, на котором написано «Посольство США».
Как и повсюду, тут царило возбуждение, даже ужас. Девушкам пришлось пройти через толпу своих соотечественников.
Вежливость американцев по отношению к женщинам вошла в пословицу. Толпа расступилась, давая леди дорогу. Да и кто бы не уступил таким женщинам?
Их принял секретарь посольства. Он с сожалением сообщил, что посол занят.
Но гордая Джули Гирдвуд не приняла его отказ. Время очень важно. Может быть, дело идет о жизни и смерти! Она должна видеть представителя своей страны — и немедленно!
Нет силы большей, чем женская красота. Секретарь посольства покорился этой силе; нарушив полученный приказ, он отворил боковую дверь и пропустил посетительниц к послу.
Они рассказали обо всем. Человек, пронесший звездно-полосатый флаг под огнем не одной битвы, поднявший его на крутой Чапультепек, этот человек теперь в Париже, он пленник пьяных зуавов, его жизни грозит опасность!
С такой просьбой обратились к послу Америки.
Просьба не нуждалась в таких прелестных просительницах. Стремление защитить честь своей страны превыше мужского консерватизма.
Уступая этому стремлению, посол отправился исполнять свой долг.
Глава XXXVII
СМЕРТЬ ПОД БАРАБАНЫ
— Я приду к вам! Приду!
Гордость охватила сердце пленника, когда он услышал эти слова и понял, от кого они исходят. Они позволили ему спокойней выдержать оскорбления.
Слова продолжали звучать в его ушах, когда его ввели во двор, напоминающий двор тюрьмы.
В глубине двора находилось помещение, похожее на камеру. Дверь открыли.
Пленника втолкнули внутрь, как быка, не желающего заходить в загон. Один из стражников пнул его сзади, как только он ступил через порог.
У него не было возможности отомстить за грубость. Дверь с грохотом закрылась, снаружи задвинули перекладину.
Внутри камеры было темно, и мгновение Мейнард продолжал стоять на том месте, куда отлетел после толчка.
Сердце его было полно негодования, и он произнес громкое проклятие всем формам деспотизма.
Больше, чем когда-либо, он боялся за судьбу республики. Он понимал, что его окружают не ее солдаты.
Впервые он на себе испытал последствия единовластия и лучше теперь понимал ненависть Рузвельдта к священникам, принцам и королям!
— Ясно, что республике здесь конец! — произнес он после проклятий врагам.
— C’est vrai, monsieur, — послышался голос из глубины камеры. — C’est fini![111] Сегодня все кончается!
Мейнард вздрогнул. Он считал, что находится здесь один.
— Вы говорите по-французски? — продолжал голос. — Вы англичанин?
— На ваш первый вопрос — да, — ответил Мейнард. — На второй — нет. Я ирландец!
— Ирландец! За что же вас привели сюда? Прошу прощения, мсье. Я слишком вольно веду себя с товарищем по заключению.
Мейнард откровенно все рассказал.
— Ах, друг мой, — сказал француз, выслушав его, — вам нечего опасаться. Со мной — другое дело.
Послышался вздох.
— Что вы хотите сказать, мсье? — машинально спросил Мейнард. — Вы ведь не совершили преступление?
— Да, совершил! Величайшее преступление — я патриот! Я сохранил верность своей стране — и свободе! Меня зовут Л.
— Л.! — воскликнул Мейнард, узнав имя, хорошо известное среди поклонников свободы. — Возможно ли это? Меня зовут Мейнард.
— Бог мой! — воскликнул заключенный француз. — Я слышал о вас! Я знаю вас, сэр!
В темноте они обнялись и вместе произнесли драгоценные слова:
— Да здравствует республика!
А Л. добавил:
— Свобода и демократия!
Мейнард ничего не ответил. Помолчав немного, он спросил:
— Но что вы имели в виду, говоря об опасности? Неужели они дойдут до этого?
— Слышите эти звуки?
Они прислушались.
— Да. Там, снаружи, стреляют. И крики слышны. Вот это ружейные выстрелы. А это, подальше, пушечный выстрел. Можно подумать, что идет сражение.
— Так и есть! — серьезно ответил республиканец. — Сражение, которое кончится уничтожением нашей свободы. Вы слышите погребальный звон — и по мне тоже, я в этом не сомневаюсь.
Тронутый серьезным тоном пленника, Мейнард попросил у него объяснения, — но в это мгновение неожиданно отворилась дверь, впустив несколько человек. Это все были офицеры в мундирах различных частей, главным образом зуавов и африканских егерей.
— Вот он! — воскликнул один из них. Мейнард узнал голос Вирока.
— Выведите его! — приказал офицер с нашивками полковника на плечах. — Трибунал состоится немедленно!
Мейнард подумал, что речь идет о нем. Но он ошибался. Речь шла о более известном человеке и более опасном для возникающей империи. Это был Л.
На открытом дворе стоял большой барабан, вокруг расставили с полдюжины стульев. На барабане чернильница, ручка и бумага. Все это символы полевого суда.
Но они были нужны лишь для прикрытия. На бумаге ничего не записано. Ручку даже не обмакнули в чернила. Все присутствующие: председатель суда, члены, защитник — все полупьяны. Все требовали крови и были полны решимости пролить ее.
Но Мейнарду не пришлось быть зрителем этой пародии на суд. Дверь снова закрыли, и он
