остался за ней и стоял, прислушиваясь.
Недолго. Не прошло и десяти минут, как в замочную скважину донеслось слово, приговорившее его товарища по заключению. Это было слово: «Coupable!».[112]
За ним последовала фраза:
— Tirez au moment![113]
Послышался протестующий крик, в котором Мейнард узнал голос товарища по заключению:
— C’est un assassinat![114]
Последовал топот, вероятно строящегося взвода.
Наступило молчание, как затишье перед бурей.
Оно было кратким — всего несколько секунд.
Раздался крик, заполнивший весь двор, хотя кричал один человек. Когда-то этот крик сбросил короля с трона, а сейчас служил протестом перед наступающей империей:
— Да здравствует республика! — Это были последние слова Л., которые он бросил, глядя в глаза своих убийц.
— Tirez![115] — Мейнард узнал голос лейтенанта зуавов Вирока. Его заглушил грохот выстрелов, эхом отразившийся от стен.
Неподходящее время для торжества после такой трусливой и подлой казни. Но двор был полон необычных людей. Они скорее напоминали демонов, когда, размахивая киверами, ответили на крик расстреливаемого возгласом, означавшим падение Франции:
— Vive l’Empereur!
Глава XXXVIII
ДВА ФЛАГА
Вслушиваясь в происходящее снаружи, почти не слыша слов, но все понимая, Мейнард пришел в ярость.
Человек, которого он только что обнимал, чье имя он давно знал и уважал, этот человек только что убит, как собака!
Ему начинало казаться, что он видит сон!
Но он слышал протестующий крик:
— Это убийство!
Повторяя его, он колотил в дверь, надеясь отвлечь солдат и задержать расправу.
Он продолжал кричать, пока его голос не заглушил залп.
Когда смолкло эхо выстрелов, во дворе стало тихо. Члены полевого суда услышали его.
— У вас там сумасшедший! — сказал председательствующий офицер. — Кто он такой, Вирок?
— То же самое, — ответил лейтенант зуавов. — Такой же, как тот, от которого мы только что избавились.
— Вы знаете его имя?
— Нет, полковник. Он иностранец.
— Из какой страны?
— Англичанин — или американец. Его привели с бульваров. Взяли его мои люди и по моему приказу.
— За что?
— Он мешал нам исполнять свои обязанности. Но это не все. Я случайно встретил его вчера в кафе де Миль Колон. Он там выступал против правительства и выражал жалость к бедной Франции.
— Правда?
— Я ответил бы ему на месте, мой полковник, но мне помешали под предлогом, что он иностранец.
— Но это не причина позволять ему произносить такие речи здесь.
— Знаю, полковник.
— Вы готовы дать показания?
— Готов. Присутствовало несколько десятков человек. Вы слышите, что он говорит сейчас?
— Верно, верно! — согласился председательствующий. — Приведите его! То, что он иностранец, его не спасет. Не время разбираться в национальностях. Англичанин он или американец, такой язык должен замолчать. Друзья! — негромко обратился он к членам суда. — Этот офицер свидетель, вы поняли? Мы должны судить преступника, и так как обвинения Вирока серьезны, заставить замолчать. Все поняли?
Ему ответило мрачное молчание, все понимали, что это лишь пародия на суд. Эти офицеры были специально отобраны, особенно председательствующий, известный полковник Гардо.
Мейнарду в камере почти ничего не было слышно. На улицах продолжалось смятение. Слышались ружейные выстрелы и орудийные залпы. Во двор постоянно приводили новых пленников под топот солдат и звяканье оружия. Повсюду был шум.
Тем не менее несколько слов, которые он разобрал, показались ему зловещими. Он видел негодяя Вирока и знал, что ему грозит опасность.
Однако, он не ожидал сурового наказания, тем более смертного приговора. Полагал, что его продержат в тюрьме, пока мятеж не кончится. Затем его допросят и за тот поступок, что он совершил, военные могут его лишь оправдать. Его сердило только невежливое обращение и необходимость ждать. Он не знал ни сути мятежа, ни его планов.
Как честный солдат, он не мог представить себе характер этих франко-алжирских негодяев, в чьих руках он оказался.
Убийство Л. его поразило, но тот имел какое-то отношение к происходящему. А он иностранец и не отвечает за политические события в стране. Ему следует обратиться за защитой к собственному флагу.
Ему не приходило в голову, что во время революции безжалостные палачи не уважают никакой флаг.
Но размышлять над всем этим ему не дали времени. Он по-прежнему горел негодованием по поводу ужасной трагедии, которая только что завершилась, когда раскрылась дверь и его потащили на суд.
— Ваше имя? — высокомерно спросил председательствующий.
Мейнард ответил.
— Из какой страны?
— Я ирландец — британский подданный, если предпочитаете так.
— Это не имеет значения, мсье! Все здесь равны, особенно в такое время. Мы не делаем различий среди подстрекателей к бунту. В чем вы его обвиняете, лейтенант Вирок?
С лживыми измышлениями, от которых покраснела бы даже проститутка, офицер зуавов рассказал свою историю.
Мейнард был почти поражен такой изобретательной ложью. Он даже не стал с нею спорить.
— Какой в этом прок, господа? — обратился он к членам суда. — Я не признаю вашего права судить меня, тем более военно-полевым судом. Предлагаю вам завершить дело. Требую обращения к посольству моей страны!
— У нас нет времени на обращение в посольство, мсье. Признаете вы наше право или нет — как вам будет угодно. А мы осуществим свое право на суд. В том числе и над вами.
Подлец даже позволял себе насмешки.
— Господа, — продолжал он, обращаясь к членам суда, — вы слышали обвинение. Виновен обвиняемый или нет?
Первым отвечал лейтенант
