голов предпочитали принести в жертву пять головок чеснока. Они и на богов смотрели как на частных лиц, с которыми можно торговаться, просить материальных благ, обещая взамен то-то и то-то в жертву. Согласно мифу, храмовой служитель мог позволить себе сыграть в кости с Гераклом, полубогом. Существовала специальная
жреческая коллегия фециалов, основной функцией которой было объявление войны и мира, хлопоты по перемирию. Фециалы не столько служили богу, сколько государству, превращая и бога в политического деятеля.
Насколько художественна, фантастична мифология древних греков, настолько бедна мифология римлян, которая демонстрирует отсутствие яркого воображения и утилитарность мышления. Героями мифов становились: цари, учившие людей полезным вещам, цивилизовавшие своих подданных, «культурные герои», публичная женщина, передавшая свое богатство римскому народу, волчица, вскормившая Ромула и Рема – основателей Рима.
Основными функциями мифологии были оправдание и освещение нравов, обычаев, традиций, государственных законов и специфики общественного устройства. Подобные функции свойственны всякой мифологии. Однако у римлян мифология, в более значительной степени, была призвана служить политическим целям и объясняла государственные традиции. Миф о Тарпее, предавшей римлян во время войны с сабинами, объяснял, почему предателей и нарушивших обет целомудрия весталок сбрасывали с Тарпейской скалы. Эти особенности римской мифологии позволили некоторым исследователям говорить о том, что римляне никогда не имели мифов, связанных с богами. Их мифология была исторической.
Не только мифология, но и история искусства демонстрируют специфику римской системы ценностей, культа практицизма, отсутствие богатой художественной фантазии. Только к IV–III вв. до н. э. появляются некоторые данные об архитектуре, позднее – о живописи и скульптуре. Связную летопись римского искусства историки начинают вести с последних веков существования республик, предполагая, что только под влиянием покоренных народов, особенно греков, у римлян возникает искусство.
Особое место в нем занимает копирование греческих статуй, переводы с греческого. Восхищение эллинским миром столь велико, что следование греческим образцам было признаком хорошего вкуса. Римские писатели создавали обязательно греческие версии своих произведений. Признавали, что Цицерон немыслим без Демосфена, Вергилий – без Гомера. Говоря словами Горация, «плененная Греция пленила своих врагов». Однако эти «пленники» в силу своей ментальности не могли быть последователями эллинов. Лучшие из них стали хранителями и копировальщиками, другие создавали свое римское искусство.
Это искусство представляло собой воплощение римских ценностей – практицизма, комфорта. Символами его стали – инженерные сооружения практического назначения: мосты, многоэтажные дома, многоярусные акведуки, протянувшиеся на многие километры и несущие воду в большие города, удобные виллы. Неудивительно, что архитектура стала ведущей формой римской культуры.
Теоретически это первенство обосновал Витрувий, сформулировавший три задачи архитектуры: польза, прочность, красота. При этом римское понятие «красота» уже не похоже на греческое. Содержание понятия «красота» раскрывается Витрувием в категориях соразмерности, евритмии и декорума. Соразмерность – это глубинное античное понятие, а вот евритмия как привлекательность внешнего вида, которая создается сочетанием форм и объемов, уже обращена к индивидуальности, которая складывается после Сократа. Декорум – приличествующий вид здания, соответствующий его естественному прагматическому назначению, т. е. в декоруме красота и польза соединяются, красота немыслима без пользы.
Практицизмом отмечена и римская наука. Наряду с абстрактными геометрическими рассуждениями математики занимались и вычислительной арифметикой. Писали книги о сельском хозяйстве. Развивалась алгебра, позволявшая решать многие прикладные проблемы.
Другой доминантой римской ментальности был культ служения отечеству, еще более сильный, чем жизненный практицизм. Добродетель для римлян заключалась в беззаветной преданности общему делу, государству, в безупречном исполнении обрядов, уважении к родителям. Добродетель была тождественна мужеству, и то и другое обозначали одним термином. Долг они понимали как долг перед отечеством. Первый римский закон повелевал браться за оружие и умереть ради отечества и свободы. У Плутарха есть множество свидетельств этому пониманию добродетели.
Он повествует о Фабии Максиме, который пять раз избирался консулом, одержал бесчисленные победы. Слава его стала столь велика, что ему оказали блестящие почести и избрали консулом его сына. Однажды в нарушение всех традиций Фабий Максим стал пробираться к сыну сквозь толпу на лошади. Тот это заметил и послал ликтора, приказавшего Фабию сойти с лошади и подойти к консулу пешком. Поступок сына произвел на окружающих неприятное впечатление. Все молча взглянули на Фабия, считая его славу оскорбленной. Но он тотчас спрыгнул с лошади и, сжимая сына в своих объятиях, сказал: «Сын мой, ты прекрасно думаешь и делаешь – ты сознаешь, кем повелеваешь и как велика власть, которою ты облечен. Таким-то образом мы и наши предки возвеличили Рим: отечество было всегда для нас дороже наших родителей и детей».
Брут отдал приказ отрубить головы двум сыновьям, замешанным в заговоре против республики. Юношей жестоко били. А затем казнили. Брут сурово глядел, как наказывают его детей. Плутарх отметает всякие подозрения в бездушии. По его мнению, только «величие его нравственных качеств, преданность республике сделали его душу равнодушной к страданиям юношей», в которых он видел, прежде всего, изменников, а не своих сыновей.
Благодаря этим качествам – практицизму и культу служения отечеству – римляне смогли создать огромную империю. Однако когда завоевательные походы перестали быть самодовлеющей частью римской жизни, на первый план вышел практицизм. На фоне отсутствия у большей части населения потребностей в художественном и научном творчестве ценимые римлянами материальные блага сокращаются до культа грубых физических наслаждений, обжорства, пристрастия к кровавым и жестоким боям гладиаторов.
На историческую арену выходит римская чернь с ее лозунгом: «Хлеба и зрелищ!». Героями времени становятся обжоры, состязающиеся в количестве выпитого вина, изобретающие все новые способы «изрыгать из утробы проглоченное насильно» и продолжающие придумывать все новые приправы, блюда, не утоляющие, а разжигающие голод.
Варрон (116–27 гг. до н. э.) жаловался: «Не нахожу ни одного знатока греческой литературы и философии». Ему вторил Луций Анней Сенека (4 г. до н. э. – 65 г. н. э.): «Все науки отступили вспять, и наставники свободных искусств сидят в пустых углах, никем не посещаемые. В школах философов и риторов ни души, зато как многолюдно на кухнях у чревоугодников, сколько молодежи там теснится у печки! Я не говорю о толпах несчастных мальчишек, которых по окончании пира ждут в спальне новые надругательства».
В целом философия Сенеки, как и учение Витрувия, и римский портрет, демонстрируют нам уже другое мировоззрение: не античное, а римское с его акцентом на индивидуальность. Римский портрет с его психологизмом, индивидуалистической выразительностью очень отличается даже от скульптур эпохи эллинизма, тем более от обобщенных образов классического периода. Сенека также акцентирует свое внимание на внутреннем мире человека.
Он подвергает сомнению тезис о том, что добродетель заключается в служении государству. Формы государства преходящи, обречены на крушение, следовательно не с ними должна быть связана система моральных ценностей. Добродетель – в служении разуму. Главное – не долг перед
