Пренебрегая Шопеном и Шуманом, Мура улучила минутку, чтобы вновь обратиться к Климу Кирилловичу, – она видела, что ее шепот он воспринимает с легкой досадой, но знала, что если не сейчас, то потом она, может быть, и не решиться сказать ему необходимое.
– Клим Кириллович, запомните мои слова, но никому не говорите. До завтрашнего утра должно что-то случиться. Я чувствую.
Доктор Коровкин озабоченно посмотрел на девушку, потупившую взор, ему казалось, что все, что могло случиться, уже случилось.
– Понял, – шепнул он Муре с явным желанием ее успокоить, – можете на меня рассчитывать.
Он вновь весь обратился в слух и зрение – его в данную минуту больше всего волновал концерт Брунгильды. Хотя на самом деле причин для волнений не было, ну разве что предвкушение предстоящего грандиозного успеха обворожительной пианистки.
Но представить себе весь масштаб ожидающего ее успеха доктор не мог – он не предполагал, что будет почти оглушен несмолкаемыми овациями, криками «Браво!» и «Бис!», что мгновенно на сцене появятся фотографы, жаждущие запечатлеть восходящую звезду, что к самой исполнительнице будет трудно пробраться сквозь плотное кольцо почитателей ее таланта.
– Ради таких минут стоит жить, – говорила Брунгильда, когда, отбившись от поклонников, вместе со своими близкими и друзьями шла по аллеям Сестрорецкого парка от курзала к стоявшим у входа коляскам Она казалась чуть возбужденней обычного, что и не удивительно, – и Клим Кириллович с удовольствием отметил, что сдержанная радость, легкая приподнятость дисциплинированного духа очень к лицу старшей дочери профессора Муромцева. Все женщины их небольшого дружеского кружка несли цветы, преподнесенные Брунгильде. Часть цветов она передала своему учителю Гляссеру, со слезами радости встретившему свою талантливую ученицу за кулисами. Она взяла его за руку и вывела на эстраду, желая, чтобы часть ее успеха заслуженно досталась и ему.
Впрочем, и младшая дочь профессора, шествующая рядом с Полиной Тихоновной и погрузившая носик в букет гиацинтов, выглядела спокойной и счастливой. Изредка поглядывая на нее, доктор испытывал что-то вроде недоумения – она ли шептала ему на ухо какие-то странные фразы во время концерта? Или у нето начались слуховые галлюцинации?
Доктор Коровкин надеялся, что удачное, блестящее выступление Брунгильды – хорошее предзнаменование, и теперь все проблемы и странности, так некстати омрачившие их пребывание на даче, сменятся чередой более приятных дней – тихих и счастливых. Он даже в какое-то мгновение дал себе слово, что забудет противного Вересаева и перестанет читать газеты, и начнет как можно больше времени проводить у моря – отдыхать и купаться Хорошо бы заняться и физическими упражнениями, попробовать себя в спорте. Не в велосипедном, конечно же, а в каком-нибудь другом, в лаун-теннисе, например. Неужели в поселке нет ни одного теннисного корта? Наверняка есть. Да и девушки смогут принять участие в благородной игре Они не будут вульгарно смотреться – говорят, даже великие княжны увлекаются лаун-теннисом...
Дорога из Сестрорецка показалась доктору Коровкину на удивление приятной, он ехал в одной коляске с Мурой и Брунгильдой. Тонувшие в жемчужном свете вечера кусты и деревья дышали покоем. Причудливые контуры затейливых построек походили на маленькие таинственные замки, среди которых молодежь пыталась подобрать самый достойный для волшебницы Брунгильды. Она улыбаясь говорила, что пока ее вполне устраивает и «Вилла Сирень», где ее ожидает замечательный рояль.
Они смеялись и потому, что следом за их коляской двигался почетный эскорт: ведомые Ипполитом Прынцаевым велосипедисты оказывали почести Брунгильде – каждый из них вел своего железного коня одной рукой, а в другой держал огромный букет, которым размахивал в такт возгласам «Слава искусству!». Так разрешилась загадка отсутствия Прынцаева на концерте. Он с друзьями слушал музыку, стоя в парке, около сирени – они не решались войти в зал в спортивной форме – и, как он уверял Брунгильду, к курзалу слетелись соловьи со всего побережья, время от времени птички пробовали вторить музыкальным пассажам, но замолкали, не в силах достичь ее совершенства.
При подъезде к дачному поселку велосипедисты сделали рывок и обогнали экипажи – желая раньше хозяев прибыть к калитке муромцевской дачи и выстроиться в две шеренги. Вдоль них и следовало пройти королеве, осыпаемой цветами и поздравлениями.
О своем плане участникам торжества сообщил Ипполит Прынцаев. Единственное, чего он не знал и чего не мог сообщить им, так это того, что после счастливых минут проводов Брунгильды на «Виллу Сирень», когда все наконец окажутся в доме, навстречу им из-за празднично накрытого стола встанут два совершенно незнакомых господина, в штатском, но с военной вытравкой.
Один из них обведет суровым взором обитателей дачи и обратится к ним с вопросом:
– Кто из вас доктор Коровкин Клим Кириллович?
– Доктор Коровкин – это я! – скажет, улыбаясь и демонстрируя детские ямочки на щеках, друг хозяина дачи. – Чем могу служить?
– Вы арестованы, – услышит он лаконичный ответ.
– Арестован? За что?
– По обвинению в государственной измене.
Глава 24
Муромцевское семейство в полном сборе сидело за празднично сервированным чайным столом на веранде – Глаша постаралась приготовить все как следует к возвращению семейства с концерта старшей барышни. Нарядная скатерть, красивая посуда, холодные закуски, пирожные, не успела она принести лишь заготовленное шампанское, оно хранилось в леднике, а ходить туда в одиночку горничная все еще боялась.
Теперь за праздничным столом кроме профессорской семьи сидели в унынии Полина Тихоновна и Прынцаев, отправивший домой своих друзей-спортсменов. Сам он, естественно, не мог оставить без моральной поддержки близких ему людей в трудную минуту. Кроме того, он очень жалел Брунгильду Николаевну – такой блестящий успех, и такой ужасный финал... Он и сам перенес позавчера подобное, когда, вернувшись на «Виллу» с велопробега, вместо торжеств по случаю его выдающейся победы пришлось всем возиться с Глашей. Прынцаев сочувственно покосился на героиню дня: она сидела не правдоподобно красивая, в концертном платье с шифоновым шарфом на точеных плечах и жемчужными булавками в высокой прическе, и остановившимся взором смотрела на чашку – из-под длинных ресниц девушки поблескивали слезы, но бедняжке удавалось сдержать их. Чуть поодаль от стола стояла горничная, сложив руки под беленьким фартучком. Она тяжело вздыхала, время от времени украдкой крестилась и что-то пришептывала.
Казалось, жизнь в дачном поселке замерла, прекратилась совсем – ни одного звука не доносилось из внешнего мира.
– Ну вот что, дорогие мои, – начал профессор, – пора подвести некоторые итоги нашего дачного отдыха. Вы что-нибудь понимаете? Признаюсь вам, я в шоке. У меня до сих пор не укладывается в голове – как милейший Клим Кириллович оказался впутанным в дело, квалифицированное как государственная измена. Он что, владел какими-то государственными тайнами?
Собравшиеся за столом уныло молчали.
– А дело-то связано со шпионажем, – продолжил профессор, обводя взглядом озадаченных дам и своего ассистента. – Доктор арестован сотрудниками военно-морской контрразведки. Что все это значит? Чем вы здесь занимались? С кем знакомились? Не было ли среди ваших воздыхателей подозрительных личностей?
– Друг мой, – вступила Елизавета Викентьевна, – наши девочки не так плохо воспитаны, как ты намекаешь. Уверена, никаких предосудительных знакомств мы не завели. Брунгильда вообще почти не выходила из дома – готовилась к концерту.
Николай Николаевич Муромцев покосился на старшую дочь – она сидела все так же прямо и неподвижно над остывшей чашкой чая, но губы ее уже дрожали, а из-под ресниц наконец выкатились две огромные слезы, прочергив медленные дорожки по бледным щекам.
– Хорошо, хорошо, – заторопился профессор, – я не прав. Но и вы простите меня – я в полнейшем смятении. Кстати, уважаемая Полина Тихоновна, что именно нашли и забрали представители контрразведки при обыске в вашем флигеле?
– Да ничего, – тяжело вздохнула тетушка Клима Кирилловича, – разве что «Русское богатство», где несносный Вересаев. Его и забрали. Да и кое-какие газеты, помните, когда офицер застрелился, их Ипполит Сергеевич со станщии привез. Там из молодых среди покойников мы нашли тогда только князя Салтыкова.
– Князь Салтыков? – Профессор приподнял левую бровь, что являлось верным признаком крайнего недоумения. – Ну и что?
– Как что, папа! – воскликнула Мура. – Так ведь он-то и застрелился перед нашей дачей!
– Да? – удивился Муромцев. – Помнится, мы только предполагали, что самоубийца и есть скоропостижно скончавшийся молодой князь. Нет, не может быть.
