- Я бесславно бежал с поля брани, а ты стоял до конца, хотя с самого начала знал, что дело проиграно. Браво, воин! Что мы должны думать, глядя на твое покрытое шрамами лицо? Восхищаться тобой, и только? Сожалеть о поражении? Ты подаешь себя участником борьбы, человеком, переставшим рассуждать и ринувшимся в бой. И мы принимаем тебя таким. Но не все похожи на тебя, Артем.
- Что за детский лепет! - оборвал он меня с досадой.
- Не все похожи на тебя, - повторил я, повышая голос. - Войди в положение человека, жаждущего дела, даже великих свершений, но не потерявшего способности рассуждать и сомневаться. Например, это не очень молодой человек, который успел вкусить бреда грандиозного социалистического эксперимента. Бред вроде бы отменен, так что наш герой чувствует себя совсем другим человеком, он стучит кулаком по своей груди и зычно восклицает: впредь я подобного не допущу, никаких экспериментов, я буду драться, я предпочту смерть! Но заняться каким-нибудь простым и обыденным делом, когда вокруг кипят политические страсти и каждый день решается судьба отечества, к этому его душа не лежит. Наш герой устремляется к лагерю демократов, куда же еще, если демократия - это дух и знамя нашего времени? Но вот ведь беда, правильные, казалось бы, говорят демократы речи, а вроде как не по-русски, и как будто даже не знают русского языка или торопятся поскорее его забыть. Все делают с оглядкой на чужие земли, разве что воруют по-нашему. Это не по сердцу нашему герою, он задумывается о патриотизме и льнет к патриотам, думающим думу о скорбях и страданиях земли русской, - а там его обескураживает засилье коммунистов. Это коммунисты-то думают думу о русской земле? Никогда он им не поверит, в какие бы одежды они ни рядились. Умному, проницательному человеку рассказать о всех этих диковинных метаниях нашего героя, так он ответит: незамысловатая, да что там, просто-таки бедная содержанием и смыслом сказочка для детей юношеского возраста. И по здравом размышлении мы вынуждены будем согласиться с ним. Но что же, спрашивается, нам делать, если эта убогая сказочка и есть наша нынешняя жизнь, если в ней, как в капле воды, отражается все содержание, вся идея нашего времени? Я преувеличиваю? Ну, в очень малой степени. Я же не беру в расчет тех, кому лишь бы набить брюхо, а там хоть трава не расти. Мы о них ничего не знаем и знать не хотим. Но где же, спрашиваем мы, выход? Разумеется, он может быть только в одном: искать, упорно искать незамаравшихся, чистых, совершенных, внушающих полное доверие, подкупающих своей искренностью и правдивостью, своим бесстрашием и готовностью отдать жизнь за возрождение отечества. И я спрашиваю тебя, Артем, где, когда и на какую тропку мы свернем с нашего опостылевшего пути, чтобы найти этих полубогов?
- Кому опостылел путь?
- Нам. Тебе и мне.
- Ты же утверждаешь, что я потерял способность рассуждать, - возразил Перстов, - а рассудительного ответа от меня ждешь.
- Жду, потому что он у тебя есть. Ясный и мудрый непартийный ответ.
- Ну хорошо, - сказал Перстов, - положим, ответ у меня такой: мои сомнения мало отличаются от твоих. Я вижу то же, что видишь ты. Меня мучит то же, что мучит тебя. Я тоже хотел бы найти тех, кто здоров и безупречен. У меня те же упования и требования. Разве что при этом я спрашиваю себя: а сам я насколько чист и совершенен? Но, может быть, и ты спрашиваешь. Бог ты мой! - вскричал он неожиданно. - Мог ли я ожидать, что окажусь не в заоблачных высях, а в взбаламученной луже? Эти люди... чего они хотят? Зачем они лезли под дубинки? А те, что били, в состоянии они объяснить, почему били с таким остервенением? Очень душно! Этот первобытный запах человеческого пота... Куда мы все идем? Все так мутно... но, может быть, война все расставит по местам, рассудит правых и виноватых, все разъяснит. Может быть, война, и только она, панацея от всех наших бед?
Его голос пошел на понижение, желая достичь особой проникновенности, и я, скользко устремившись за ним в головокружительную пропасть, затаил дыхание и с неописуемым восторгом, который тщетно пытался скрыть, уставился на своего друга, медленно обводившего нас затуманенным и вопросительным взглядом. Мне нетерпелось крикнуть: мед слов течет по твоим губам, и я хмелею! Я просто сходил с ума от восторга, умирал от великолепного ужаса, который весь заключался в том, что слова моего друга на какой-то невероятной и недостижимой глубине невероятным и непостижимым образом попали в самую точку, о чем я не имел ровным счетом никакого права столь уверенно судить и вместе с тем дерзновенно, победоносно судил. Мысленным взором я видел толпы людей, насмерть перепуганных неустрашимой прямотой нашего вопроса. Кирилл и его жена, на свою беду очутившиеся на переднем плане этого апокалипсического видения, должны были первыми войти в огненную купель. Вот мы и победили, я и мой друг Перстов, которому случалось грехом рукоблудия отвечать на потусторонние явления! Я почувствовал себя боговдохновенным художником слова. Впрочем, придерживая ответ за стеной огня, в которую превратились мои глаза, знал ли я в действительности, что ответить, если меня попросят высказать мое мнение? Еще мгновение назад я не знал самого вопроса, откуда бы теперь взяться ответу? Но я был страшно рад, что Перстов спросил, - не потому, что бы чего-то ждал от войны, или от вечного мира, или от четкого и надежного водораздела между войной и миром, а потому, что только так, только спросив с предельной откровенностью, спросив в лоб у самой несбыточности и неисповедимости, у самой смерти, у собственной своей гибели, можно было как-то разрешить наше недоумение, хоть как-то развеять нашу тоску, рассеять туман, заволакивающий нас.
- Ну, скажешь тоже, - проблеял Кирилл. - Война-а... Что ты знаешь о войне!
- А что знаешь ты?
- И я ничего. И думаю, что лучше не знать.
Его жена, полагая, что он смеется, испустила смешок, похожий на кваканье. А смеялся вовсе не ее муж, смеялся я.
***
Итак, мне достался в этой жизни Перстов, и остался у меня один Перстов. С ним я мог уйти от людей, не понимавших, почему они вопят и для чего дерутся. Простота, с какой они готовы подбрасывать дровишки в костер любой инквизиции, не представлялась мне ни святой, ни умилительной, ни простительной. Я сурово поджал губы, и мы с Перстовым вышли из кафе, бросив наших друзей домучивать свое искусственное веселье. У меня подгибались колени, и это было следствием необыкновенных и пугающих событий последних дней. В моем воспаленном мозгу быстро распространяющаяся, может быть, и все разъедающая идея войны, проблему которой с такой потрясающей силой поставил мой друг, уже встретилась и обнялась с прозрениями в сумасшествие Наташи, что сулило, разумеется, воинственный союз. Да не тут было! я уже твердо решил отказаться от того и другого, уйти и жить, жить наперекор всему, жить, жить! Люди не сломают меня, не согнут; эти жалкие существа, привыкшие обманывать себя и других, меня не обманут больше никогда. Дай же мне Бог сил поскорее добраться до своего дома. Возле чужих домов нечем дышать. Мы шли по улице, над которой вдали парил кремль, и мое сердце сжималось в смертельной тоске. Безысходность нависла в воздухе над нашими головами огромным куском гниющего мяса, в котором извивались длинные черви. Люди дерутся, они сильны телом, но слабы духом, от них пахнет как от зверей. Я почувствовал, что ничего хорошего не ждет нас, и прохожих, бегущих мимо, и эти улицы, и эти склоны над рекой, которые в свое время укроются зеленью, и дивное строение древности, парящее над городом. Дух человеческий утратил мудрость и крепость, души расстроены, сознание опустело. Серая краска обреченности залила мир, привычный нам с пеленок и всегда казавшийся нам, по нашему неразумию, вечным и несокрушимым. Я ощущал страшную тесноту, давившую со всех сторон.
- Что ты делаешь? - спросил меня Перстов.
- Не жалею, - воскликнул я пылко, - нет, не жалею красок, чтобы выразить, насколько наша жизнь оскудела, чтобы изобразить этот летящий в тартарары мир!
Не удовлетворенный моим ответом, он кивком головы указал на мои пальцы, которыми я, словно сражаясь с невидимым врагом, шевелил перед собой. Я опомнился и поостыл. Нет, душить никого не надо, душить я никого не буду. Мир, в котором люди, забывая о душе и о бренности всего живого, стараются перекричать друг друга, отстаивая какие-то свои мысли, свои идеи, которые представляются им совершенно необходимыми, важными, как ничто другое, этот мир чужд мне, но ведь я не отважусь утверждать, чтобы я совсем не зависел от наиболее громких решений, от мнений и идей, перекричавших другие мнения и идеи.
- Вот и Лиза в последнее время не радует меня, - сказал вдруг Перстов, как бы продолжая уже начатый нами разговор.
Я с готовностью откликнулся:
- А разве она когда-нибудь задавалась целью радовать тебя?
- Она собирается все рассказать Машеньке.
- Что "все"? И что ей до Машеньки?
