сил злиться.
Устремив взгляд в чарующее и блеклое сверкание звезд, я все глубже уходил в пучину угнетенных рассуждений. В паутине мыслей я строил догадки, за что Фригида отправила меня отбывать неведомый срок в самую худшею из худших тюрем. Глаза наполнялись темнотой, и стоило перевести взгляд в другое место, я все продолжал видеть бледное свечение точек. Это свечение я созерцал вместе с голодом, который поминутно усиливался.
Год второй
Кто это? За столько времени я впервые вижу это. Эти очертания напоминают какое-то животное с того места, где я раньше жил. Места, где мой дом. Это маленькое безобидное существо на четырех высоких, но хрупких ножках с копытцами. На них располагалось массивное тело с толстой шеей, на которой аккуратная головка с проросшими рожками.
Это олененок. Никогда его здесь не видел. Он заблудился. Как и все мы. Скоро он почувствует мой голод. Голод, который не оставлял все это время. Голод, который с каждым вдохом и выдохом, с каждым морганием глаз становился сильнее. Чувство, будто сам себя медленно перевариваю. Как тщательно разжевываюсь в обильной слюне. Проглатываюсь и в секунду опускаюсь по пищеводу в желудок. Там стенки, промазанные кислотным соком, сминают меня, обжигают кожу и разъедают плоть. Несколько часов я варюсь в смеси желудочного сока и собственной крови. Потом спускаюсь в тонкий кишечник, напоминающий длинный туннель с отсеками для остановок. В каждом из отсеков меня сдавливает массивная мышца, перемалывая оставшуюся массу. В каждом отсеке впрыскивается яд со стенок, разъедающий меня. Долгий путь я совершил по туннелю разложения и попал в дамбу толстой кишки, где в конце виднелся проблеск из заднего прохода. Каждое движение в сторону свободы сопровождалось высасыванием сил. С каждым миллиметром проделанного пути, я иссыхаю до изнеможения, точно усопшая мумия. Чем ближе к концу, тем сильнее мышечные спазмы сжимают и выталкивают наружу. Я словно нагнетаюсь, чтобы вылететь, как пробка из бутылки игристого.
БАМ! Словно выстрел прозвучал в ушах, и я резким движением челюстей впиваюсь зубами в бок олененку. Откусываю волосатый покров кожи и, не жуя, проглатываю. Брызнула кровь из надкусанного бедра олененка. Я зажмурился и машинально вонзил зубы в кроваво-красную рану. Горячая кровь полилась в рот, и я, глотая ее, пытался отодрать кусок побольше. Сократил скулы – откусил и почувствовал пресный вкус мяса. Слух пронзил оглушительный вопль олененка. С хрипом он вдыхал и с вибрацией гортани издавал мучительный крик. Третьим укусом я добрался до хряща и попытался его разгрызть. Руки соскальзывали с туши из-за скользкой крови. Олененок резко повернулся и лягнул меня в грудину, в ней хрустнуло.
Я отлетел в сторону и на секунду ощутил блаженное удовлетворение голода. Замер. Ничего, кроме пустоты и странной сытости, я не чувствовал. Олененок повернулся боком. Из рванья моих укусов выглядывала часть тазобедренной кости. Но олененок спокоен. В его черных глазах проглядывалось отрешение. Его взгляд был пуст. А-А-А-А-А-ГХ! Боль! Ужасная боль, которую я здесь никогда не чувствовал, пронзила в животе. Она будто клинком вонзилась и прокрутилась, наматывая на себя кишки. Меня стошнило. Все, что я проглотил, вышло наружу. Затихший на секунду голод вернулся с такой скоростью и с такой силой, что раньше он показался бы легким недомоганием.
От припадка я чуть снова не набросился на олененка, но вовремя подставил свою руку и прокусил. Я не дал себе проглотить и капли крови. Я доковылял до угла и повалился, прошлифовав спиной о стену. На ней остался жирный мазок темно-алой крови. Хватило сил лишь поднять голову и лицезреть сумрачное свечение на высоте проклятого купола. Больше не могу. Этот голод сводит с ума. Тело меня не слушает. Я обессилил.
Без содействия, против воли и желаний, мои руки потянулись вверх за спину к стене дома. Они вцепились в обивку здания и стали скрести, пытаясь уцепиться. Чувствую только, как ногти забиваются смесью похожей на известь. Пробравшись сквозь облицовку, руки уцепились и потянули вверх, поднимая мое тулово. Расчищая себе зацепки, руки волочили меня все выше. Ничего не интересовало, я впал в полное безразличие к себе и ко всему. Смерти здесь нет. И я потихоньку смирился, что мои мучения не кончатся.
Минули первый этаж. Руки с жадностью подтягивали меня все выше, видимо нацелились добраться до конца. Одна рука ухватилась за край крыши и соскользнула. Вторая рука не удержала тело, и я полетел вниз. Свалился и хлопнулся плашмя всей массой об бетонное покрытие земли. Не в силах подняться я с титаническим усилием вывернул руки к лицу. Ногти разодраны до крови, часть пальцев вывернуто в неестественную для них сторону. Дальше запястья ничего не ощущал. Не было никакой боли ни от проделок рук, ни от падения. Никакой боли. Лишь глубинный и пронизывающий голод.
Со стороны послышался стук копыт. Стук нарастал, становился все ближе. Может произойти все что угодно. Скорее всего, меня ждет расправа, пока я обездвижен. Слегка влажный отдающий теплом язык олененка начал облизывать мне лицо, стараясь прилизать кровоточащие ссадины. Пока олененок это делал, я наполнялся живой силой. Это вернуло ощущение тела и воли над ним. Я приподнялся и уселся на колени. Черные глаза олененка наполнены дружелюбием. Хм, я недоумевал. Может, все-таки Бог не забыл обо мне?
В животе что-то наполнилось. Там заструилась капелька золотистого зелья, и я назвал бы ее благодарность. Я с нежностью посмотрел на олененка. Глаза невольно скользнули по оголенному от укусов бедру, где выступала кость в запекшийся крови. Нутро омрачилось глотком черной горчичной отравы, затмив золотистое свечение. Самое подходящее название для этого – стыд. Желудок вновь наполнился голодом.
Я послушался Казимата и оставил попытки найти выход отсюда. Уверен, что находились те, кто пытался выбраться из западни. Но этим лишь усугубили заточение. В прежней жизни говорили, что если чем-нибудь заниматься, то время быстро пролетит. Здесь иначе. Чем больше двигаешься, тем медленнее протекает время. Лишь когда сосредотачиваешься на успокоении, поставив его превыше мучений, тело легче переносит голод, а душа не терзается жаждой избавления от горечи. Я собрался с силами, поднял обезображенную руку и погладил шею олененка. Глубоко вдохнув уже привычный запах серы, я обреченно взглянул ввысь и погрузился в тайну нашего проклятья.
Год третий
Сколько я уже здесь? Нет возможности отсчитывать дни. Да и вряд ли я стал бы. Это имеет смысл, когда теплится надежда на неминуемое избавление. Избавление от вечного нахождения на эшафоте. Готов расстаться с жизнью, но это не произойдет.
