Но Дрейк довольно отчетливо понимал, что произошло. Вероятнее всего, его захватил капитан Люсьен Лафон, особой любви к нему никогда не питавший. Дрейк, хотя и досадовал, что оказался в плену, однако же в горькое уныние не впадал. Французу явно что-то от него требовалось: иначе зачем так долго держать узника в живых? И Дрейк прекрасно знал, что именно. Поэтому ему на самом деле только и оставалось, что успокоиться да ждать.
Что Дрейка беспокоило больше всего, так это, разумеется, его люди. Они отважно сражались, защищая «Константу» от атаки взявших её на абордаж пиратов. Дрейк подозревал, что некоторые члены его команды поплатились жизнью, обороняя корабль. И в этом он винил себя. Он догадывался, что подобное может случиться, ещё до того, как они отправились в плавание. Теперь же понимал, что ему вообще не следовало брать мисс Уитби на корабль. Поступок был столь же безрассудным, как согласие перевозить груз с кобрами. Впрочем, это ничего бы не изменило. Пираты всё одно отправились бы вслед за ним. Однако у них не было бы сведений, которыми они теперь владели, сведений, услужливо доставленных их осведомителем.
Ну, да ладно. Ничего уж не поделать. Он будет до конца дней сожалеть о потерянных в этой резне человеческих жизнях, резне, которую, как считал, сам и накликал. Когда он сбежит отсюда — а он был уверен, что так или иначе выберется из этой передряги, ему ведь прежде всегда удавалось, — то постарается любыми способами искупить вину перед женами и семьями погибших. Это самое меньшее, что он мог сделать для людей, которые, ни секунды не раздумывая, кинулись в смертельный бой.
Карта. Проклятая карта. Не надо было вообще чертить эту злосчастную карту.
А всё началось с шутки. Однажды ночью, прошлым летом, он с Хадсоном и Рэли Диксонами заглянули в свой излюбленный бордель в Нью-Провиденсе — разумеется, похваляться тут нечем, однако они долгое время провели в море, а у мужчин как-никак есть определенные потребности. Как бы то ни было, они, справившись с делом, спускались обратно по лестнице, когда Дрейку случилось заметить знакомую фигуру, сопровождавшую юную девицу в один из номеров. Это был не кто иной, как пресловутый капитан пиратов Люсьен Лафон, которого они подозревали в нескольких налётах на корабли Диксонов, бороздивших эти воды.
Дрейк всегда считал Француза нелепым уродцем, но сам монсеньёр Лафон был явно иного мнения о своей персоне, поскольку по дотошности в выборе одежды и заботе о своем внешнем виде перещеголял даже Рэли Диксона. По всей видимости, Дрейк тогда был немного пьян, что скрывать-то. И, по более трезвому размышлению, его затея, должно быть, выглядела немного ребяческой. Но ему показалось весьма забавным подождать, пока Француз займётся своей спутницей, и лишить его весьма красочного обмундирования. После чего Хадсон с Рэли должны были устроить небольшой пожар: очень дымный, но легко тушимый. Затем они удалились бы на безопасное расстояние — поглазеть на то, что в спешке натянет на себя Француз, спасаясь, как будет полагать, из горящего здания.
Эта нелепая затея им неожиданно удалась: пробравшись тихонько в комнату, в которой скрылся монсеньёр Лафон, Дрейк обнаружил, что пират, успев быстро ублажиться женщиной, лежавшей теперь рядом с ним полусонной, спит мертвецким сном. И, когда по дому раздались крики о пожаре, печально известный пират Люсьен Лафон лихо выскочил из дверей особняка, наряженный в женскую прозрачную ночную сорочку и лишённый одной половины чёрных усов — предмета его непомерной гордости.
Услышав оглушительный смех и не обнаружив признаков огня, капитан Лафон обернулся и увидел своего заклятого врага, Коннора Дрейка, державшего его бархатную куртку и бриджи в одной руке и длинный завиток чёрных волос, зажатый между большим и указательным пальцем, в другой.
– Á tout à l'heure[42], Люсьен, — прокричал Дрейк и вместе с братьям Диксон дал дёру что есть мочи.
Проделка была, разумеется, ребяческой, но молва о ней разлетелась по городу со скоростью пожара. Дошло до того, между прочим, что Француз не мог появиться ни в одной забегаловке, чтобы посетители не принялись хихикать или гоготать. В конце концов он вернулся на корабль и отплыл в море, якобы направляясь на Ки-Уэст ради более мягкого климата, а на самом деле, как ходили слухи, на один из других островов — отрастить отрезанный ус.
Прознав об этом и не найдя лучшего занятия, пока подготавливался груз для переправки в Англию, Дрейк последовал за пиратом с намерением выгнать того из убежища. Именно во время поисков Лафона Дрейк решил составлять карту мест, где уже побывал, чтобы не запутаться.
К тому времени, как он наконец нашел пирата в бухте недалеко от Кошачьего острова, Дрейк нанёс на карту около двух тысяч островков, пять сотен коралловых рифов и почти шесть сотен островов, с прилегающими к ним рифами и отмелями, на которые можно было бы напороться, в общем, проделал работу, которую до него ещё никто не делал, и всё лишь для того, чтобы спастись от смертельной скуки.
Затем, намереваясь нанести новое оскорбление, Дрейк выпустил пушечный залп по кораблю Лафона, чтобы тот знал, что его обнаружили. И победоносно отплыл обратно в Нассау.
Дрейк полагал, что немного позлил пирата, только и всего. Но напасть на «Константу» и убить ни в чём не повинных людей — это уж слишком, в самом-то деле. Если бы он знал, что Лафон окажется таким мерзавцем, вовсе не стал бы с ним связываться.
Хотя, выставив тогда напоказ отрезанный ус, Дрейк повеселился вволю.
Тем не менее, дело зашло уж слишком далеко. Теперь он заперт в корабельном карцере тайлеровского судна, и только Богу известно, что сталось с остальными членами его команды. Дрейк мало что помнил после того, как пираты пошли на абордаж. Его чем-то сильно ударило по голове, и очнулся он уже тут. Дрейк смутно припоминал пушечную стрельбу и последовавшую за тем мысль, что его команда, вероятно, спасена, но вот кем и с какой целью, он не имел ни малейшего понятия.
Единственное, за что он действительно должен быть благодарен, так за то, что Лафон как нельзя удачно выбрал время, чтобы отплатить ему за прошлогодний розыгрыш. Дрейк как раз плыл в Нассау, чтобы сочетаться браком с женщиной, которую не любил и которая, как он уже начал подозревать, имела более глубинные мотивы, чем те, в которых ему призналась, желая связать себя с ним. И Лафон очень кстати положил этому конец.
Значит, дела не так уж плохи. Было бы гораздо ужасней пребывать в плену у Лафона, если бы тот ко всему прочему захватил очень дорогих Дрейку людей. Кого-то из Диксонов, например. Не исключая и самой младшей из них, которая, как он думал, в безрадостные минуты, теперь, несомненно, на пути к тому, чтобы вскоре стать первой красавицей Лондона. По крайней мере, если её невестка действительно сведуща в этом деле.
