После драмы шел водевиль, не помню его названия, но я представляла 15-летнего франц. короля Людовика, помнится, XVI. Когда я переодевалась, то мне пришли сказать, что Д. Т. Ленский так пьян, что едва держится на ногах, что Верстовский сердится и боится начинать. Я поскорей переоделась, бегу на сцену и говорю Верст.: «Начинайте, Ал. Ник., уже когда драма прошла, а водевиль только смешнее будет!..» В это время идет к Верст. Самарин И. В., игравший в первой пиесе и к концу ее успевший тоже накатиться шампанским, и говорит с сильным негодованием: «Что это, Ал. Ник., и Ленский осмелился напиться, а должен выходить на сцену, компрометировать себя и любимую нашу бенефициантку». А сам едва языком ворочает… Тут Верстовский невольно засмеялся и сказал по-мочаловски из трагедии Шекспира «Ричард III»: «Трех Ричмондов убил, а тут еще является 4!» При начале водевиля Ленский стоял, держась за кресла, но когда вошла я, Король, публика начала аплодировать, а Ленский, подходя ко мне, сильно пошатнулся. Тогда я подошла к рампе и вслух сказала: «Простите! в этом я не виновата!» К счастию, его роль была пустая. Между тем некоторые из представителей города приходили в ложу директора и выражали свое негодование, что не помешало пиесе иметь успех! Но прошу подумать, каково было мое положение?! Приехав домой, я не могла выпить чашки чая, не могла говорить, не хотела слышать о привезенном сборе денег, сидела чернее тучи! В мыслях пробегали все эти треволнения! Обида, что артисты напились, большая обида, что любивший меня человек напоил их (после я узнала, что он не был виноват, что артисты без церемонии посылали в буфет и брали на его счет шампанское). Видя меня в таком положении, муж подошел и сказал: «Вижу и чувствую, что тебе очень тяжело… поплачь, тебе легче будет. Сегодня скончалась бабушка Ксения Ивановна». Тут, конечно, я разрыдалась и тем облегчила страшную душевную тяжесть.
И вот этот-то человек, Н. В. Бек<лемишев>, всю жизнь любил меня и никогда не оскорбил меня словом признания. А это было так легко, так удобно, и каюсь, м. б., нашел бы и сочувствие. Со всеми претендентами я была ласкова, но холодна. А к нему чувствовала большую симпатию. Зато всегда благословляла его за скромность и до сих пор молюсь и буду молиться об упокоении его прекрасной, чистой души! Стало быть, он был скромен, когда мой муж, имея ревнивый характер, к нему никогда не ревновал. Между тем каждый свободный вечер он приезжал к нам, привозил для чтения Жуковского, Пушкина, Гоголя и все новое хорошее, что выходило в свет. Помню, как все ожидали выхода «Мертвых душ», и, чтобы доставить мне удовольствие прочесть прежде других, он ожидал в типографии и, верно, дорого заплатил за свеженький, еще сырой экземпляр. Муж и другие любили слушать, когда я читаю. Но при первом появлении «Мертвых душ» вышла неудача. В этот вечер у нас были и еще кто-то из хороших знакомых. Меня попросили читать вслух, я с жад-ностию начала… но в наше время стыдно было сказать при людях, что Петрушка потел… да плевал и мн. др., так что я при каждом вульгарном слове краснела… конфузилась и кончила тем, что перестала читать. Разумеется, на другой день, читая вслух мужу, разом проглотила всю книгу.
Когда Н. В. бывал в Москве, он всегда следил за мужем и часто чуть не насильно привозил его домой, чтобы меня успокоить. А за это муж иногда уговаривал его посидеть у нас и тем доставлял возможность чаще меня видеть. Однажды довольно поздно Бек. его привез и не вхо-Дя хотел уехать, но муж почти насильно втащил его и просил посидеть. Сам прилег на диван, стал дремать, но вдруг сказал: «Чудесная ночь! поедемте кататься. Николай, посылай за лошадьми». Мы начали его уговаривать, и слышать не хочет: «Посылай!» Нечего делать… поневоле надо слушаться, а в душе-то не только он, но и я была очень рада! Н. В. послал Мишу Шуберта за лошадьми, а у него была чудесная пара и один иноходец… Бывало, я издали слышу, как он летит с Тверского на Рождественский бульвар, где мы жили и где Л. М. Цинский, бывши обер-полицмейстером, нарочно приказал против моей калитки устроить проход на бульвар, чтобы мне не ходить много по камням и почаще гулять. М. Шуберт скоро прикатил с лошадьми, об этом сказали полусонному мужу, и он вдруг предлагает нам ехать вдвоем. Тут я испугалась, сказала, что без него не поеду, а он закричал: «Если ты не поедешь, то я с ним поеду к цыганам». Н. В. уговаривает меня: «Послушайтесь, выйдите хоть за ворота, а то вы знаете, он поставит на своем». — «Хорошо, но если мы поедем, то возьмем Мишу хоть на козлы». — «Зачем же, у моих саней запятки, если угодно, я туда встану, а Миша с вами». Я до этого не допустила, мы сели, Миша сзади, и полетели по пустынным улицам! Да, именно полетели, так что в одной выбоине так сильно ударились сани, что наш Мишенька слетел, и когда мы оглянулись, то при свете месяца видим его лежащим и вертящимся на спине. Мы воротились, взяли его, и так как он не ушибся, то вместе посмеялись его кружению! Через полчаса мы были дома и расстались счастливые и довольные! Теперь на время расстаюсь с Н. В. и впишу некоторые эпизоды, которые пришли мне на память.
В 1837 году приезжал, вероятно с государем, в Москву кн. П. М. Волконский. Со мной ничего не говорил, но, верно, с тех пор заинтересовался мною. Заметив мою всегда подвязанную щеку, он спросил о причине, и когда ему сказали, что я страдаю с малолетства золотухой, он приказал директору отправить меня в Старую Руссу на воды. Мы с мужем поехали; дорогой я простудила глаз, любуясь на все окружающее!.. Я выехала в 1 раз и далее Троице-Сергиевой лавры нигде не бывала. Не могла скоро начать леченье. Отпущена была на казенный срок на 28 дней и успела взять только 14 ванн. Несмотря на это, у меня образовался нарыв и опухоль уменьшилась. Видя такой успех, на будущее лето я уже стала проситься, и меня отпустили на 2 месяца. Жили мы там у племянника моего мужа А. И. Отилье. Он служил казначеем в военных поселениях, и помню, как мне тяжело и неприятно видеть, что не только когда мы с ним идем, но позже, когда я одна иду по улице, то почти все, и даже почтенные, седые купцы, издали останавливаются, снимают шляпу и при моем приближении низко мне кланяются. Я всегда говорила Александру: «Скажи, чтобы они этого не делали!» — «Нет уж, потрудитесь вы сами переменить порядок, заведенный в городе после бунта 31 года. Бог даст, со временем давность пройдет и они отвыкнут». Тогда еще ничего не было устроено на водах: ключ соленой воды вытекал из деревянной трубы и образовал осадок целительной грязи. Ванны были деревянные, низенькие, покрытые тесом. Привозили туда солдат и кадет. Помню чудеса над ними от грязи. Кадета привезли всего скорченного, носили в ванну на руках… а через две недели гляжу — он сам бредет на слабеньких ножках. Там вода очень полезна, но очень сильна для груди и надо брать ее осторожно. Мне было предписано сидеть не более 10–15 минут и брать ванны через день. Первый год я так и делала. А как на второй муж привез меня, а сам уехал. Александр утром на службе, а вечером у невесты, m-elle Сутгов (дочери генерала, начальника войск), на которой он женился, был очень несчастлив и скоро умер. Я одна… мне тоска страшная! вот я и придумала себе развлечение и скорое облегчение. Не говоря доктору, начала брать ванны каждый день, сидеть по получасу… и этого мало: принялась и вечером брать ванну. Хорошо, что это было уже к концу. Но у меня пошла кровь горлом! и доктор, сделав мне выговор, старался поскорей восстановить мое здоровье и отправить с приехавшим за мной мужем. Я не любила одна гулять по городу, но больше ходила в поле, которое было рядом с ваннами (теперь ничего похожего нет).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
