— Что с ней? — воскликнула она, едва переступив порог кабинета начальника лагеря. — Жива?
В кабинете, кроме начальника, находились еще человек шесть. Все с удивлением посмотрели на нее: растрепанная, запыхавшаяся, с полубезумным взглядом.
— Это мать Анжелики, — пояснил начальник собравшимся, — жива она, Екатерина Семеновна, не волнуйтесь так. Мы контролируем ситуацию. Скажите, ваш муж приехал с вами?
— Нет, он… не смог… Что с ней? Почему такая спешка? Что это за странная телеграмма?
— Плохо, что вашего мужа нет, — вздохнул начальник лагеря, — он-то как раз мне и нужен в первую очередь… Я все расскажу вам, только сначала скажите нам, как мы можем найти вашего мужа? Он на работе?
— Должен быть на работе. Если же нет… Либо у матери, либо у друга… Мы больше не живем вместе. Он ушел от меня.
— Диктуйте телефоны его матери и друга, — сказал начальник, — дело не терпит отлагательств. Тут вот какое дело… Одним словом, ей все известно о вашей книге и… вашей судьбе.
Катерина глухо охнула и тяжело опустилась на стул.
— Я специально отправила ее в летний лагерь, — тихо сказала она, — чтоб… без нее… хотела потом… сама сказать…
— Видимо, кто-то из детей узнал об этом и рассказал ей, — сказал начальник лагеря, — вы знаете, что дети бывают иногда очень жестоки… Кажется, ее дразнили… Дети боялись и не хотели оставаться с ней на ночь в одной палате. А затем и родители подлили масла в огонь, устроив в моем кабинете несколько скандалов, некоторые из них вообще забрали детей из лагеря… Мы делали, что могли. До вас было не дозвониться… Она заперлась в одном из подсобных помещений, там, где хранится бензин… Рыдает, грозится поджечь. Мы вызвали психолога, ведем переговоры… Судя по всему, настроена она весьма решительно. К дверям приближаться опасно, а окон там нет. Милиция, психоаналитик, воспитатели пытаются ее уговорить, но… Слишком тяжелая эта травма для нее. У девочки шок… Она требует, чтобы приехал отец… Екатерина Семеновна! Что с вами? Вам плохо? Врача, быстро!
Она почувствовала, как пол под ногами вздыбился и вдруг резко ринулся куда-то вбок, перед глазами поплыла серая дымка, и она сползла со стула, лишаясь чувств…
В себя она пришла от запаха нашатыря. Застонала и с трудом открыла глаза, пытаясь оттолкнуть руку с пузырьком.
— Дышите, дышите, — скомандовал врач, — Игорь Дмитриевич, будьте добры, подайте мне со стола стакан с валерьянкой… Выпейте это, Екатерина Семеновна… У вас нервное и физическое истощение. Когда вы ели в последний раз?
— Не помню, — призналась она. — Анжелика! Что с Анжеликой?
— Пока без изменений, — сказал начальник лагеря, — вашего мужа мы разыскали, он срочно выехал сюда. Минут через тридцать приедет… А вам лучше пока прилечь. Доктор отведет вас в санчасть и…
— Нет! Я должна поговорить с дочерью, — сказала она, с помощью врача усаживаясь на стуле и растирая пальцами занемевшие виски, — я должна поговорить с ней… сказать, объяснить…
— Не надо, — покачал головой начальник, — это может вызвать самую нежелательную реакцию. Я не хотел вам говорить, но… она не хочет видеть вас. Требует, чтобы приехал отец и забрал ее.
— Я должна с ней поговорить, — настаивала Катерина, — я знаю свою дочь. Она любит меня. Она все поймет… Это же моя дочь! — закричала она. — Как вы не понимаете! Я все равно увижу ее! Она поймет! Она любит меня!..
Начальник лагеря вопросительно взглянул на одного из находившихся в кабинете мужчин: хорошо одетого, вальяжного, по всей видимости — психолога или крупного милицейского начальника. Тот пожал плечами и кивнул. Дескать, пусть попытается.
— Что ж, — вздохнул начальник лагеря, — только очень прошу вас учитывать ее душевное состояние.
Небольшой, выкрашенный в зеленый цвет домик был оцеплен милицией по радиусу метров в триста. Поодаль толпились зеваки, ожидали угрюмые пожарные и врачи «Скорой помощи». Детей не было видно, по решению начальства их увели на какое-то мероприятие, подальше от разворачивающейся трагедии.
— Она в дальней комнате, — указал начальник, — с правой стороны. Заперлась на ключ изнутри и забаррикадировала дверь мебелью. Можете говорить с ней прямо через стенку — все слышно. Домик дощатый, нежилой, стены тонкие… Только будьте благоразумны, Екатерина Семеновна, очень вас прошу.
Катерина прошла за оцепление и, приблизившись к домику, позвала:
— Анжела… Дочка, это я…
— Уйди! — раздался изнутри истошный крик. — Уйди отсюда! Уйди! Видеть тебя не могу! Что ты со мной сделала? Ненавижу! Уйди! Уйди!
— Выслушай меня, дочка, умоляю, — сказала она, — девочка моя… Я очень люблю тебя… Я…
— Уйди! — Казалось, в этом истеричном визге не было ничего человеческого, только боль загнанного, смертельно раненного зверька и безумный, панический страх. — Уйди! Я все сожгу! Уведите ее! Ненавижу! Ненавижу! Уйди! Папа! Папочка! Где ты, папочка! Папочка, забери меня отсюда!..
— Умоляю, — рухнула на колени Катерина, — умоляю, девочка, хотя бы выслушай меня… Я очень люблю тебя. Я хотела только…
— Папа! Папочка! Уведите ее! Я сожгу!.. Я… А-а-а!.. Па-а… Па-па!..
— Она уходит, уходит! — громко заверил начальник лагеря, подходя к Катерине и помогая ей подняться. — Не делай глупостей, Анжела. Твой отец уже едет сюда. Сейчас он заберет тебя, и все будет хорошо. Он приедет и никому не даст тебя в обиду. Только не делай глупостей… Подожди еще минутку, хорошо? Не бойся, он уже едет к тебе, он уже близко…
С помощью врача начальник лагеря довел Катерину до скамейки и усадил ее в тени. Врач достал из чемоданчика шприц и наполнил его какой-то темной жидкостью из ампулы. Закатал левый рукав кофты Катерины и сделал укол.
— Не могу, — прошептала она, — все кончено… Я больше ничего не хочу и не могу… Нет сил. Я должна лечь и заснуть, а когда проснусь, то все это кончится… Все будет по-прежнему… Я не хочу больше ничего… Почему? За что?
— Раньше надо было думать, — буркнул врач, но начальник лагеря подтолкнул его в бок локтем, и медик отошел.
— Все будет хорошо, — устало повторял начальник лагеря, — все будет хорошо…
— Уже никогда ничего не будет хорошо, — безжизненным голосом сказала она. — Все кончено. Все… Ничего не осталось… Зачем я живу? От меня одно зло… Что бы я ни делала, а все равно зло… Наверное, я проклята навек. Но я больше не могу… Так — не могу… Теперь впереди ничего нет…
— Крепитесь… А вот и ваш муж, — указал он на подъезжающую машину, — я должен идти, извините… Подождите меня здесь…
Катерина бессильно смотрела, как Леонид выходит из машины, о чем-то переговаривается с начальником лагеря, направляется к зеленому домику. Она видела, как распахнулась дверь, и взлохмаченная, заплаканная Анжелика бросилась на шею отцу, крепко обхватила его руками и, вздрагивая от рыданий, принялась что-то рассказывать. Как, не обращая ни на кого внимания, они пошли к машине и сели на заднее сиденье. Смотрела, как машина уносит их прочь… Потом встала и бесцельно побрела куда глаза глядят. Ничего не замечая, ни о чем не думая, ничего не желая…
Она сама не помнила, как вернулась домой. Долго сидела у окна и смотрела на спешащих по улице прохожих. На город опустились вечерние сумерки, затем ночь зажгла звезды, затем небо стало молочным, и солнце взошло вновь…
— Все кончено, — сказала она вслух и встала, — я не могу… я не в силах нести больше эту тяжесть, прости, господи, но мне это не по силам… Ты правильно наказываешь меня… Суд, тюрьма — разве это наказание? Это перенести можно… жизнь перенести нельзя… Но я больше не могу, прости. Я знаю, что совершаю грех, но он уже ничего не изменит. Ничего не добавит и ничего не изменит. Для меня нет места на этой земле… Не знаю, какие муки ждут меня там, но не думаю, что они будут страшнее того, что я пережила… От меня все отреклись. Я — прокаженная. Люди ненавидят меня, боятся, что я заражу их… Наверное, они правы. Я — исчадие ада и уже сама не понимаю, что хорошо, а что плохо. Я мразь. Я убийца и мразь. Я заслужила страшную кару, но умоляю: смилуйся надо мной! Уничтожь меня без следа, даруй мне небытие, чтобы не мучилась моя душа воспоминаниями в аду. Чтобы все забыли — и я, и они…
Вновь я совершаю смертный грех, но, может быть, хоть там не будет так страшно, холодно и одиноко. Может быть, произойдет чудо, и там вообще ничего не будет: ни чувств, ни мыслей, ни воспоминаний… Даруй мне это избавление, господи! Не по делам моим, а по милости твоей!.. И прости меня…
Она обошла квартиру, собирая все имеющиеся в доме таблетки и вываливая их на стол. Принесла из кухни стакан воды и принялась вытаскивать таблетки из упаковок, складывая их горкой на краю стола. Оставалось извлечь таблетки всего из двух упаковок, когда в дверь раздался громкий стук. Катерина вздрогнула и заспешила. Трясущимися руками расцарапала фольгу последних упаковок, вытрясла таблетки на стол…
