— Кто? — спросил Эдуард.
— Английский король.
— Это правда?
— Дорогой брат! Клянусь, это его подлинные слова. Звезды предрекли ему, что если вы… именно вы… поведете войско против короля Франции, то вас ожидает победа. Грандиозная победа… Я сделал так, что король Филипп узнал об этом предсказании, и, могу вас уверить, это бросило его в дрожь. Да, Эдуард, он боится. Боится, что вы выступите против него, ибо знает, чем это кончится: корона Франции окажется на вашей голове!
На этот раз Эдуард слушал слова Робера с большим вниманием, чем обычно. Вполне возможно, Робер прав и небесные силы действительно влекут его к противостоянию с Францией и победе над ней. А разве сам он не чувствует в себе это стремление? Разве не верит, что должен и может стать великим воином?!
Он заговорил об этом с Филиппой. Она была в смятении: только-только дела в стране стали налаживаться, улучшилась торговля, фламандские мастера крепко осели в Норфолке и развивают ткацкое дело — а тут опять думать о войне, которая снова опустошит страну, ввергнет ее жителей в нищету… Кроме того, она хотела быть с детьми и чтобы супруг тоже был с ними и с нею, а не разрываться между ними, как уже бывало прежде.
Она лихорадочно думала, что сказать Эдуарду, и произнесла:
— Король Филипп не похож на прежних. Судя по всему, это человек хитрый, твердый и безжалостный. А это значит…
— Значит, что будет большая война, — договорил за нее Эдуард.
— Их было уже так много между Англией и Францией!
— Это говорит лишь о том, — сказал Эдуард, — что пришел черед последней войне, которая все решит. И если я завоюю французскую корону, Англия и Франция станут одной страной и не будут воевать друг с другом.
— Но сколько лет и жертв потребует такая война, Эдуард!
— Робер считает, что победа возможна через несколько месяцев.
— Робер! Он ослеплен ненавистью к королю Франции.
— Согласен. И знаю, что Филипп опасный противник. Победа будет трудной. Но было предсказание. Робер говорил мне. Король Неаполитанский беседовал со звездами, и они указали на меня как на человека, которому суждено получить корону Франции. Однако за нее нужно сражаться.
— Победы и поражения, Эдуард, приходят и без предсказаний. Умоляю тебя как следует подумать, прежде чем решиться на подобный шаг!
— Дорогая Филиппа! Можешь быть уверена, я именно так и поступлю.
Это несколько успокоило ее, а Эдуард чем больше размышлял, тем больше приходил к выводу, что пора еще не наступила, да и неизвестно, наступит ли вообще. Во всяком случае, нужно основательно разобраться, на кого опереться, — кто сможет и захочет стать союзником. Пока что он, пожалуй, может рассчитывать только на помощь тестя, графа Эно, и его брата Джона. Ну и, наверное, на графа Рейнольда из Гельдреса, своего нового зятя. Кроме того, недавно родившаяся дочь Джоанна уже обещана в жены сыну австрийского герцога, так что возможна поддержка Австрии. Однако это не так много, а главное, не так уж определенно…
Эдуард продолжал раздумывать об этом, но дольше раздумий дело так и не шло.
* * *
Неужели ему суждено остаток жизни провести в изгнании? Неужели этот Эдуард, дьявол его побери, так никогда и не решится вступить в схватку за французскую корону? О, как мечтал Робер унизить выскочку Филиппа! Как он его ненавидел! Ничтожество, волею случая попавший на королевский трон! Скинуть его оттуда — дело чести каждого настоящего мужчины! А себя Робер д'Артуа считал и считает именно таким… И он вернет украденные у него владения и расправится с виновными!
Всю жизнь он с присущей его характеру напористостью преследовал какую-либо цель, стараясь сделать все для ее осуществления, не давая отдыха беспокойной душе. Он не умел жить в безмятежном равновесии — либо страстно любил, либо так же ненавидел. Ни минуты покоя — и любые способы и средства для исполнения намерений.
Из ненависти к королю Филиппу выросла у него идея о его свержении с престола. Идея, которую он теперь с маниакальной настойчивостью пытается воплотить в жизнь, подкрепляя ее соображениями, какие еще некоторое время назад и не пришли бы ему в голову, а если б и пришли, он отмахнулся бы от них как от нелепых и несообразных. Робер д'Артуа убедил себя в справедливости притязаний Эдуарда на французскую корону и теперь делал все, чтобы заставить как можно больше людей поверить в них и довести дело до победного конца.
Эдуард продолжал держать себя осторожно, не допуская резких заявлений или поступков. Возможно, он не был уверен в своих правах или — что куда больше грело душу Робера — медлил оттого, что всесторонне обдумывал план действий и не хотел до поры до времени делать его всеобщим достоянием.
Верным было и то, и другое. Эдуард не был твердо убежден в обоснованности своих притязаний, но и не отказывался от них и при случае совершенно искренне мог уверять себя и других в законности прав на французскую корону.
От окончательного решения его удерживала и память о первой военной неудаче. Забыть об этом он был не в состоянии и пуще всего страшился неудачи повторной. Она поставила бы на нем крест как на воине и полководце. Конечно, он помнил последние успехи в Шотландии, но ему было понятно, что ничего выдающегося он там не совершил, просто сумел довольно удачно воспользоваться разбродом в стане противника.
Робер догадывался об этих сомнениях Эдуарда и вновь и вновь рассказывал ему о различиях между Шотландией и Францией, о которых нужно знать, если думаешь о военных действиях в этих странах.
— Шотландцы, — говорил он, — дикий народ, и природа в их краях тоже дикая. Она помогает им защищаться и нападать. Границы с такой страной трудно охранять. Одни горы чего стоят! С Францией же совсем другое дело. Там нет таких гор, и люди тоже другие… Они недовольны нынешним правителем и ждут не дождутся прихода короля Англии.
— Почему? — спрашивал Эдуард. — Зачем им нужен другой король?
— Потому что все они ненавидят Филиппа, — убеждал Робер его и себя. — Потому что он захватчик трона, притеснитель тех, кто слабее.
— Но они же сами посадили его на трон, разве нет? И все утверждают, что страна сейчас гораздо устойчивей, богаче и спокойней…
Ох, как он выводил из себя Робера вопросами и сомнениями! А когда тот раздражался, то становился даже дерзок.
Однажды, пребывая в состоянии лихорадочного ожидания, Робер ехал на коне по лесу и внезапно очутился на поляне, по которой протекал ручей. В нем стояла на одной высокой ноге большая птица с синевато-серым оперением, черным хохолком и длинной шеей. У нее был острый желтый клюв, который она, как кинжал, втыкала в воду, вылавливая там рыбешек и другую живность. Это была цапля.
