остановка была, как и полагается, в Туле, часа через два после отправления. К тому времени наша «космическая» братия успела поделить места, распихать по полкам сумки с чемоданами, и на скорую руку перезнакомиться.
Всего здесь из Дворца семь человек — трое наших, «космонавтов», трое «юных астрономов» и ещё один из «лётчиков». Официально их кружок в конкурсе «космических» проектов не участвовал, однако нашлись то ли трое, то ли четверо, присоединившихся в инициативном порядке — вот победителю и выделили одно из мест. Москвичей в вагоне вообще хватает: кроме нас семерых ещё одиннадцать человек, из районных Домов Пионеров, школьных астрономических кружков и детских клубов при «профильных организациях», вроде Института Космических Исследований при Академии наук.
Остальные — из разных, по большей части, не самых крупных городов, плюс пятеро «варяжских гостей». В соседнем с нами купе расположились четверо представителей славного города Калуги, и не успели мы отъехать от Москвы хотя бы на полчаса, оттуда донесся звон гитары и что-то бодро-романтичное, исполняемое мальчишечьими и девчоночьими голосами. Наши оживились, и по одному потянулись на звуки веселья. Я выдержал характер и отправился последним, прихватив с собой бутылку газировки и синюю, с изображениями полицейских-лимончиков с саблями банку засахаренных цитрусовых долек — её мама в последний момент засунула в рюкзак и я уже предвкушал, как устроюсь на полке и откупорю любимое лакомство. Но — не идти же в гости с пустыми руками? Так что я, прихватив вдобавок к «долькам» ещё и пачку печенья «Юбилейное», покинул купе.
— А кто из вас Виктор Середа?
Вопрос задал один из дворцовских, «юный астроном» Юрка Кащеев. Он наполовину свешивался с верхней полки, куда части гостей пришлось забраться ввиду крайней тесноты. Двое других, включая сидящую рядом со мной девочку из нашего кружка, хихикнули. Калужане переглянулись, один из них ответил, несколько сумрачно:
— Ну, я Середа. Ещё вопросы будут?
«Юный астроном» от удивления (чего-чего, а такого он точно не ожидал!)едва не свалился с полки на головы сидящим внизу. А старший из калужан, парень лет пятнадцати, высокий, с комсомольским значком, подтвердил, что фамилия их товарища действительно Середа, а имя — Виктор. На мой вопрос — это что, совпадение такое? — мне ответили, что никакой случайности и, тем более, совпадения тут и близко нет. Оказывается, один из авторов сценария «Москвы-Кассиопеи», Зак Авенир, частенько бывал в Калуге, и там общался с учительницей одной из средних школ. Нет, не по поводу фильма, по каким-то своим делам — но так уж вышло, что тогда он как раз заканчивал работу над сценарием, и потребовалось почему-то изменить имена главных героев. Вот Авенир и попросил у собеседницы список имён и фамилий учеников её класса, а потом просто отобрал те, что показались ему подходящими. А когда я поинтересовался — может, у них тут и Кутейщикова имеется? — Середа со вздохом ответил что да, есть такая, а как же. Но только вот здесь конкретно её нет — осталась в Калуге, поскольку к космосу вообще и к конкурсу фантпроектов равнодушна.
А вообще — неплохие они оказались ребята, эти калужане из кружка космонавтики при музее имени Циолковского. Старшего, того, что давал мне пояснения, зовут Семён Мартынов. Кроме него, из пионерского возраста вышла ещё одна девочка, скорее, даже девушка, Лида Травкина. Внешне она напомнила мне другую героиню фильма, Юльку Сорокину — даже массивная чёрная оправа очков и характерная причёска тут имели место. И, подозреваю, это тоже далеко не случайно. Наверняка их владелица, зная о своём сходстве с космоврачом «Зари» нарочно его поддерживает — «косплеит», как говорили в двадцать первом веке. Что ж, будем надеяться, внешностью не ограничиться — эта героиня всегда вызывала у меня куда большие симпатии, чем две другие представительницы женского пола из состава экспедиции к Альфе Кассиопеи.
В углу тренькнула гитара. — кто-то случайно зацепил струны рукавом.
— Может, споёте что-нибудь? — оживился на верхней полке Кащеев. — Вот, скажем, «Ночь прошла» — наверняка ведь знаете, а?
Калужане на предложение отреагировали сдержанно.
— Видишь ли… — сухо ответил Середа. — прости, не знаю, как тебя?..
— Юра. — отозвались с верхней полки. — Кащеев Юрка.
— Видишь ли Юра, — тон калужанина был убийственно вежлив, — у нас в клубе юных космонавтов есть определённые правила. Одно из них связано с этой песней. Это, видишь ли, наш гимн, и мы не поём её просто так. Нужен серьёзный повод, понимаешь? Вот, скажем, будет открытие смены, или отрядный костёр — там мы её обязательно споём.
— А два других правила? — пришёл я на помощь Кащееву. — Они-то в чём заключаются?
— Второе — мы не пользуемся прозвищами. Никогда. Во всяком случае, со своими. А раз мы теперь все свои, хотя бы до конца смены — то и его не будем называть Кащеем.
При этих словах Юрка покраснел. Язвительный калужанин угодил в самую точку, именно так его в кружке и называли.
— Ну а третье совсем простое. Мы не материмся. Никогда.
— Что, руководитель за мат дрючит? — спросил Кащеев и ухмыльнулся. — Наш вот тоже не одобряет…
— Он тут не при чём. — в ответе калужанина зазвенел ледок. — Это мы сами так решили. И если ты в нашем присутствии воздержишься от нецензурщины, мы все будем тебе признательны.
Эти ребята нравятся мне всё больше и больше, подумал я. Выдерживать такой холодно-отстранённый тон в четырнадцать — это надо уметь! И если у них в клубе действительно принят подобный стиль общения, мы определённо поладим!
Однако же, с назревающей склокой пора заканчивать. Кащеев, даром, что росточком невелик, парень резкий и обидчивый — того гляди, слезет вниз и примется расставлять точки над «Ё» самым доходчивым способом. Дальнейшее предсказать нетрудно: на шум прибежит кто-нибудь из сопровождающих, и в результате оба могут отправиться домой. Подобное происшествие запросто может обернуться враждой между калужанами и «дворцовскими» — и это когда смена ещё не началась! А оно мне — нам всем, если уж на то пошло! — надо?
— Договорились, обойдёмся без непарламентских выражений. — я постарался, чтобы голос мой звучал по возможности жизнерадостно. — А что до песен — дайте-ка гитару… можно?
— Калужанин, чуть помедлив, кивнул. Его соседка (та самая «Юлька Сорокина») протянула мне инструмент. Я провёл пальцами по струнам — н-да, до Ленкиной «Кремоны» этим дровам далековато…
— Итак… — жизнерадостно
