сейчас мальчишки и девчонки осознают, что от отбоя открутиться не получится, и все сразу двинутся в туалеты — а их в вагоне всего два. Нет уж, лучше привести себя в порядок, пока в тамбурах не началось столпотворение, а потом, в относительно спокойной обстановке застелить койку и улечься. Повозиться, устраиваясь поудобнее и закинуть руки за голову, любоваться стремительно чернеющим небом, на которое уже высыпали алмазные крупинки звёзд. Лежать, и думать о том, что мне предстоит в ближайший месяц — как и во всю остальную, отмерянную на мою долю жизнь. И тут уж не обойтись без того, чтобы подробно, в деталях восстановить в памяти и кусочек за кусочком перебрать всё, что произошло со мной в этом чужом и, одновременно таком родном времени.
…Я возьму этот большой мир,
Каждый день, каждый его час,
Если что-то я забуду —
Вряд ли звёзды примут нас.
Если что-то
Я забуду,
Вряд ли звёзды
примут нас…
II
…Вот он, долгожданный красный день календаря! Дед, правоверный коммунист в самом подлинном смысле этого слова, ежегодно ходил на демонстрации и Седьмого ноября и на Первомай. Пока я был маленьким, он и меня брал с собой; однако после класса, кажется, шестого это развлечение мне приелось, я стал всячески увиливать. Но сейчас — как можно было пропустить столь примечательное мероприятие? Я заранее, дня за три, позвонил деду и спросил, можно ли мне отправиться с ним — на что, разумеется, последовало согласие.
Демонстрация полностью оправдала мои ностальгические ожидания. Нескончаемая река людей, плакаты, транспаранты, передвижные трибуны и агитационные макеты, смонтированные на грузовиках, медленно ползущих в колонах. К моему удивлению на транспарантах то и дело попадаются профили Сталина, правда, по большей части, в компании Маркса, Энгельса и Ленина. Море цветов — процентов на девяносто идеологически верные красные гвоздики. Мощные динамики сотрясают небо непрекращающимися маршами, песнями от неувядающей классики «Утро красит нежным светом…» Лебедева-Кумача до прошлогодней «И Ленин, такой молодой!..» на музыку совсем ещё не старой Пахмутовой.
Брежнев, стоящий трибуне рядом с Косыгиным и, кажется, Гречко — я, следуя примеру прочих демонстрантов, помахал «дорогому Леониду Ильичу» букетиком. Впрочем, сарказм тут, пожалуй, неуместен: Брежнев бодр, весел и, похоже, пользуется здесь неподдельной любовью и всеобщим уважением. И ведь есть за что, если припомнить видимое простым глазом… пусть не изобилие продуктов и остродефицитных в моё время товаров, вроде импортных кассетников, бытовой техники и американских джинсов — то, во всяком случае, их доступность. Оказывается, сеть магазинов «Берёзка», имеющаяся и здесь, и даже под прежним своим названием, торгует не за инвалютные чеки, а за рубли! Пятьдесят пять рублей за простенькие (зато, несомненно, «родные») «Левайс» не всякому по карману, зато никакого дурного ажиотажа и фарцовки. Заработал — можешь купить, не возбраняется, поощряется даже, потому как благосостояние трудящихся должно неуклонно расти. К тому же имеется, как я успел выяснить, неплохой ассортимент отечественной продукции — причём не подделки, произведённые в подпольном цеху где-нибудь в Грузии или Одессе, на Малой Арнаутской, а выпускаемые вполне легально, бесчисленными артелями и производственными кооперативами, процветающими в конкурентной нише бюджетного ширпотреба.
Другой, и немаловажной, заслугой, приписываемой лично Леониду Ильичу, стала космическая программа — и далеко не случайно именно космической тематики так много на плакатах и передвижных стендах. Какая-то организация успела подсуетиться в плане текущего момента: на почти неразличимом под кумачовыми полотнищами «ЗиЛке» (ах, да, конечно же, «ЗиСе!») возвышается на кронштейнах кольцо «космического батута», а снизу, сквозь него устремляется к небу перемигивающийся разноцветными огоньками макет космического корабля.
После демонстрации нас подобрала на набережной возле Большого Каменного моста дедова служебная «Волга». Уж не знаю, закрывают ли здесь станции метро на время демонстрации, но улицы для проезда автотранспорта перекрыты точно. Выручил «госплановский» номер и пропуск-«вездеход», предусмотрительно пристроенный водителем под лобовое стекло. Так-то дед избегает пользоваться служебной машиной для личных надобностей — он даже на работу и с работы иногда добирается на метро (сам-то он в жизни не водил и своей машины не имел, как это не дико показалось бы для иных критиков «совковых привилегий», расплодившихся в конце восьмидесятых). Но на этот раз он, видимо, решил пожалеть любимого внука, и домой мы добирались с ветерком, по полупустым улицам — сегодня москвичам не до поездок на личном автотранспорте.
Что ещё рассказать? Праздничный обед у бабушки, на который традиционно собрались все Монаховы, кто в данный момент находился в Москве. Как же я, оказывается, стосковался по этим застольям! Бабушка ушла в восемьдесят третьем, и тогда мы все очень быстро осознали, что именно она держала вместе всю нашу немаленькую семью, и после её смерти все очень быстро расползлись в разные стороны — и первой жертвой стали эти вот семейные застолья.
Что ещё добавить? Бритька, которую я, отправляясь с дедом на демонстрацию, оставил у них в квартире, наслаждалась обществом, вниманием, ласками — и бесчисленными вкусняшками, которые, несмотря на грозные окрики бабушки и добродушно-порицающие реплики деда, сыпались на неё, как из рога изобилия. А уж какие восторги вызвала эта зверюга у моей двоюродной сестры Алёнки, много о ней слышавшей, но вживую увидевшей впервые — это, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать. В итоге Бритти так и заснула под столом, не обращая внимания на то, что сидящие то и дело наступали ей на лапы, а то и на расстеленный по полу роскошный хвост.
Гости разошлись часов после десяти. Я, конечно, никуда уходить не собирался — в школу назавтра не надо, праздник, как-никак. Поэтому я погулял с собакой, принял душ ( привычка, отсутствующая в детстве, и накрепко усвоенная лишь в более поздние годы) и уснул, убаюкиваемый уютным, в две дырочки на шершавом кожаном носу, сопением где-то у меня под мышкой.
Позднее утро после-праздничного дня. Я как раз валялся на диване, прикидывая, идти с Бритькой гулять до завтрака, или можно немного ещё побездельничать, как за дверью задребезжал телефон — массивный агрегат из бежевого пластика, с трубкой на витом шнуре и прозрачным, смещённым влево наборным диском, последний писк моды, выпускаемый заводом ВЭФ. Потом раздались шаркающие бабушкины шаги, протяжное «Ал-л-лё-о?», и сразу за ним радостно-оживлённое: «Ой, Танечка, ты уже в Москве? А мы тебя ждали только послезавтра!..
Четырнадцатилетнему-мне полагалось, услыхав эти слова,
