Пора уже было понять его намеки. Я чуть откинула голову и посмотрела на него снизу вверх.
– А о чем же идет речь?
– Ведь вы явились сюда без предупреждения и не без задней мысли, так я вас понял?
– Да вы просто сумасшедший! Абсолютно сумасшедший и фат к тому же. Очень мне нужно знать, кто там у вас сидит наверху.
Я начала быстро спускаться с лестницы.
– Возможно, я совершила нескромность, явившись без предупреждения, признаюсь. А главное, ужасно глупо было вообразить, будто вас обрадует этот сюрприз. Но успокойтесь: вашей независимости – ни профессиональной, ни личной – ничто не грозит. До чего же мужчинам не хватает скромности! Так вот, я сейчас еду домой, мы перезвонимся.
Если бы он согласился на мое предложение, тогда всему конец, исход наших отношений зависел только от него. Он взял меня за плечи отнюдь не ласково, втолкнул в соседнюю комнату, расположенную на одном уровне с залом, и закрыл двери.
– Сидите там и ждите.
Я покорилась. Но прежде чем закрыть дверь, он взглянул на меня, как и раньше, – иронически.
– Главное, не высовывайте носа, а то вы все испортите.
И он оставил меня. Я чувствовала, что губы мои складываются в улыбку, и улыбка эта идет от сердца. Я все еще улыбалась, сидя одна в тесной комнатушке, когда наконец он открыл дверь.
Позавтракали мы поздно, должно быть уже после трех. Дома. В воскресенье в эти часы не к чему было ездить по окрестным ресторанам. А о маленькой харчевне в их поселке Поль Гру не заговорил, и я тоже. Возможно, у него уже создались свои неведомые мне привычки, и я не желала нарушать их, не желала вмешиваться в обычный распорядок его дня. Слава богу, минута неловкости прошла. Я получила от него хороший урок и поняла, с какой карты не следует ходить, играя с ним. Когда визит окончился, Поль Гру явился, выпустил меня из комнатки, где я ждала, и начал было туманно мне что-то объяснять, сказал, что меня в конце концов сам бог послал сюда в такую минуту, что эта встреча помогла прояснить ситуацию, ускорить решение, которое...
– Не говорите мне ничего! А главное, избавьте меня от отчетов. Ваша частная жизнь меня не касается.
Он глядел на меня с открытым ртом, с губ его готово было сорваться признание в том, что выбор сделан, что там наверху произошел разрыв. Но я не позволила Полю взять надо мной верх, что, несомненно, случилось бы, если бы я согласилась выслушать его хвалу, адресованную мне. Теперь все утряслось. И все-таки мне было бы очень любопытно посмотреть на ее лицо, лицо той женщины, причиной бегства которой стала я.
Я открыла холодильник и устроила импровизированный завтрак. В низком зале. Поль Гру не ворчал. Я уже успела заметить, что он переставал брюзжать в часы, следовавшие за определенным событием. Как будто это обезоруживало его, подбадривало и, как это ни парадоксально, то, что он натворил там, наверху, оказало на него точно такое же действие.
Болтали мы о разных пустяках, обо всем и ни о чем, через пятое на десятое. Впервые я услышала, как он смеется, и сама смеялась, так как хохотал он заразительно, весело, даже как-то несолидно молодо для своего возраста, что было для меня новостью. После того, что произошло между ним и той незнакомкой, мы оба чувствовали себя непринужденно и радостно. Хотя не сумели этого добиться в наш первый день. Правда, я подметила в нем остатки уже знакомого мне лицедейства, но эта хмурость, которую он нарочно преувеличивал, не носила агрессивного характера. Он давал мне, да и себе тоже, спектакль, где ему выпала роль смеющегося человека, и, по-моему, первый этому радовался. Несомненно, смех был ему полезен, к сожалению, смеялся он редко.
Мы поспорили, кому мыть посуду. По воскресеньям служанка не приходила, а я не желала оставлять в квартире беспорядок, что, впрочем, более беспокоило меня, чем его. Повязавшись полотенцами, мы оба топтались у мойки; я вырывала у него стаканы, которые он вытирал недостаточно тщательно, а он отстранял меня голым локтем, так как засучил рукава рубашки. Мы толкались, как школьники, и я подумала, что нам вместе уже за восемьдесят. Однако замечание это оставила при себе. Но тут же заговорила, держа в руках губочку для мытья посуды.
– Со всей этой возней вы ничего мне не рассказали.
– О чем?
– О вашей поездке в Женеву.
– Вам интересно? Еще успеем поговорить. – И, не обманываясь на свой счет, добавил: – Коль скоро я не числюсь на сей раз в занудах.
Я поняла, что рассказа мне ждать придется недолго. Он вздумал проводить меня, но не на своей машине, а на моей.
– Но как же вы, Поль, вернетесь домой?
– Автобусы-то на что?
– Сегодня воскресенье, не знаю, удастся ли вам попасть в автобус. Их и по расписанию меньше, и неизвестно, куда они ходят: вы рискуете очутиться у черта на куличках.
– А я прибегну к автостопу. Вы меня высадите в городе на развилке, где начинается шоссе, ведущее к вам, и я как-нибудь устроюсь. В чем дело? спросил он, заметив, что я подняла на него глаза: – Вам это неудобно? Может, вас это стесняет?
– Боже мой, нет, конечно!
Я не добавила, что он вдруг показался мне этаким романтиком – ведь только ради удовольствия побыть со мной еще несколько лишних минут он рисковал попасть домой с солидным запозданием.
По дороге Поль Гру по собственному почину начал рассказывать мне о том, как дважды летал в Женеву, как завязал там отношения с одним постоянным комитетом, занимающимся вопросами охоты на китов в международном масштабе, о том, что намечается послать его в скором времени для специального обследования. Речь шла о том, чтобы обуздать слишком интенсивную охоту на китов, что грозит уничтожением вида, поднять тревогу не через официальные каналы, а в качестве частного лица, насторожить общественное мнение, печатать статьи, устраивать конференции, снять, наконец, специальный кинофильм. И хотя я заинтересовалась этим проектом, главное, что занимало меня,– это перспектива разлуки, расставания.
Мы добрались до окраины города, и, не спросив своего спутника, я свернула в сторону, но не на дорогу в Фон-Верт, а к поселку. Просто крутила, сворачивала направо, сворачивала налево. Направо – под предлогом взглянуть на старинную романскую часовенку, ведь он еще не видел ее, налево – полюбоваться пейзажем, так как отсюда горная цепь, которую он видит из своих окон, открывается совсем под другим углом и иначе благодаря дальности расстояния. Здесь мы задержались. Спускался вечер, и Поль Гру молчал.
Мы снова покатили вперед, чтобы избежать возвращения в город, и проехали еще мимо одного поселка. Я понимала, что, чем позже я высажу его на автобусной остановке, тем больше я осложню его обратный путь, но я не желала расхолаживать порыва любезности с его стороны, да и сама не хотела с ним расставаться. Мы ехали сейчас по узенькой дороге между двумя рядами высоких и тесно посаженных кипарисов, защищавших посевы от мистраля. Никто нам не встретился на пути – ни пешеходы, ни машины, ни даже тракторы, так как был воскресный день. Закат теперь разгорелся, заливая все небо. Я старалась избегать шоссейных магистралей, что мне не всегда удавалось; и на каждом перекрестке, освещенном жестким, режущим глаза ртутным светом, флуоресцентные фонари, похожие на неграненый изумруд, свисая с высоких столбов, и спорили и сливались на шафрановом фоне небес. Иногда нам приходилось подолгу ждать, пока не пройдет поток машин, бороздивших шоссе своими фарами, и затем все снова погружалось в сумерки.
