Не написал ли Яз.[ыков] — еще чего-нибудь в том же роде? или в другом? перешлите нам — мы будем очень благодарны.
10 окт.
Адрес: Его благородию Алексею Николаевичу Вульфу в Дерпт.
222. П. А. Вяземский — Пушкину. 16 и 18 октября 1825 г. Остафьево — Москва.
Остафьево. 16-го октября.
Ты сам Хвостова подражатель,Красот его любостяжатель,Вот мой, его, твой, наш навоз!Ум хорошо, а два так лучше,Зад хорошо, а три так гуще,И к славе тянется наш воз.
На меня коляска имеет действие настоящего судна сухопутного и морского: в дороге меня рвет и слабит Хвостовым. — Это уже так заведено. Вот испражнение моей последней поездки. Улыбнись, моя красотка, на мое [- - — ]. Я получил твое письмо, а Горчакова видел только мельком. На днях еду в Костромскую деревню дней на 15-ть. А ты что сделаешь с жилой и жильем? Только не жилься, чтобы не лопнуть. Телеграф получил от тебя письмо, уполномочивающее его взять у меня твоих стихов мелких. Я всё боюсь, потому что ты превздорный на этот счет. Того и смотри, что рассердишься после, моя капризная рожица! — Не дашь ли мне прочесть своего Бориса? брюхом хочется! Муханов анти-стальский не Раевского, а Закревского адъютант, не большой рыжик, а маленькой рыжик. Твоя статья о Лемонтее очень хороша по слогу зрелому, ясному и по многим мыслям блестящим. Но что такое за представительство Крылова? Следовательно и Орловский представитель русского народа. Как ни говори, а в уме Крылова есть всё что-то лакейское: лукавство, брань из-за угла, трусость перед господами, всё это перемешано вместе. Может быть и тут есть черты народные, но по крайней мере не нам признаваться в них и не нам ими хвастаться перед иностранцами. И [- -] есть некоторое представительство человеческой природы, но смешно же было бы живописцу ее представить, как отличительную принадлежность человека. Назови Державина, Потемкина представителями русского народа, это дело другое; в них и золото и грязь наши par excellence [463], но представительство Крылова и в самом литературном отношении есть ошибка, а в нравственном, государственном даже и преступление de lèze-nation, [464] тобою совершенное.
Обнимаю тебя сердечно. Приготовь мне что-нибудь к приезду моему из Костромы. Подарок эпистолярный и поэтический.
Здесь Баратынской на четыре месяца. Я очень ему рад. Ты, кажется, меня почитаешь каким-то противуположником ему, и не знаю с чего. Вполне уважаю его дарование. Только не соглашался с твоим смирением, когда ты мне говорил, что после него уже не будешь писать элегий. — Здесь есть Погодин, университетский и повидимому хороших правил: он издает альманах в Москве на будущий год и просит у тебя Христа-ради. Дай ему что-нибудь из Онегина или что-нибудь из мелочей. Прости, голубчик.
Москва, 18-го. Завтра еду.
223. П. А. Вяземскому. Около 7 ноября 1825 г. Михайловское.
В глуши, измучась жизнью постной,Изнемогая животом,Я не парю — сижу орломИ болен праздностью поносной.Бумаги берегу запас,Натугу вдохновенья чуждый,Хожу я редко на ПарнасИ только за большою нуждой.Но твой затейливый навозПриятно мне щекотит нос:Хвостова он напоминает,Отца зубастых голубей,И дух мой снова позываетКо испражненью прежних дней.
Благодарствую, душа моя — и цалую тебя в твою поэтическую [- - — ] — с тех пор как я в Михайловском, я только два раза хохотал; при разборе новой пиитике басен и при посвящении [- - — ] [- - — ] твоего. — Как же мне не любить тебя? как мне пред тобой не подличить — но подличить готов, а переписывать, воля твоя, не стану — смерть моя и только.
Поздравляю тебя, моя радость, с романтической трагедиею, в ней же первая персона Борис — Гудунов! Трагедия моя кончена; я перечел ее в слух, один, и бил в ладоши и кричал, ай-да Пушкин, ай-да сукин сын! — Юродивый мой, малой презабавный; на Марину у тебя [- - — -] — ибо она полька, и собою преизрядна — (в роде К. Орловой, сказывал это я тебе?). Проччие также очень милы; кроме капитана Маржерета, который всё по-матерну бранится; цензура его не пропустит. Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию — навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат! Ты уморительно критикуешь Крылова; молчи, то знаю я сама, да эта крыса мне кума. Я назвал его представителем духа русского народа — не ручаюсь, чтоб он отчасти не вонял. — В старину наш народ назывался смерд (см. госп.[одина] Кар.[амзина]). Дело в том, что Крылов преоригинальная туша, гр.[аф] Орлов дурак, а мы разини и пр. и пр….
Я из Пскова написал тебе было уморительное письмо — да сжег. Тамошний архиерей отец Evгений принял меня как отца Evгения. Губернатор также был весьма милостив; дал мне переправить свои стишки-с. Вот каково! Прощай, мой милый.
Адрес: Кн. П. А. Вяземскому.
224. А. А. Дельвигу. Октябрь — первая половина ноября 1825 г. Михайловское.
Брови царь нахмуря,Говорил: ВчераПовалила буряПамятник Петра.Тот перепугался.„Я не знал!..“ Ужель? —Царь расхохотался.— Первый, брат, апрель!
*
Говорил он с горемФрейлинам дворца:Вешают за моремЗа два [- -]!….То есть разумею,Вдруг примолвил он,Вешают за шею,Но жесток закон. —
Вот тебе, душа моя, приращение к куплетам Эристова. Поцалуй его от меня в лоб. Я помню его отроком, вырвавшимся из-под полоцких езуитов. Благословляю его во имя Феба и св.[ятого] Боболия безносого.
Писал я брату об Андрее Шенье. Впроччем твоя святая воля. Я боюсь, чтоб том Разн.[ых] Ст.[ихотворений] не был слишком тонок. Возьми себе весь портрет Татьяны, до От Ричардсона без ума, да еще конец от Своим пенатам возвращенный. Как ты думаешь? отпиши, покаместь еще не женился.
Кланяйся от меня почтенному, умнейшему Арзамасцу, будущему своему тестю — а из жены своей сделай Арзамаску — непременно.
Жду писем.
225. К. Ф. Рылеев — Пушкину. Около 20 ноября 1825 г. Петербург.
Извини, милый Пушкин, [465] что долго не отвечал тебе; разные неприятные обстоятельства, то свои, то чужие были тому причиною. Ты мастерски оправдываешь свое чванство шестисотлетним дворянством; но несправедливо. Справедливость должна быть основанием и действий и самых желаний наших. Преимуществ гражданских не должно существовать, да они для Поэта Пушкина ни чему и не служат ни в зале невежды, ни в зале знатного подлеца, неумеющего ценить твоего таланта. Глупая фраза журналиста Булгарина также не оправдывает тебя, точно так, как она не в состоянии уронить достоинства литератора и поставить его на одну доску с камердинером знатного барина. Чванство дворянством непростительно особенно тебе. На тебя устремлены глаза России; тебя любят, тебе верят, тебе подражают. Будь Поэт и гражданин. — Мы опять собираемся с Полярною. Она будет последняя; так по крайней мере мы решились. Желаем распроститься с публикою хорошо и потому просим тебя подарить нас чем-нибудь подобным твоему последнему нам подарку. — Тут об тебе, бог весть, какие слухи: успокой друзей своих хотя несколькими строчками. Прощай, будь здрав и благоденствуй.
Твой Рылеев.
На днях будет напечатана в С.[ыне] О.[течества] моя статья о Поэзии; желаю узнать об ней твои мысли.
Адрес: Поэту Пушкину etc. etc. etc.
226. П. А. Катенин — Пушкину. 24 ноября 1825 г. Петербург.
Твое письмо, любезнейший Александр Сергеевич, в свою очередь не мало постранствовало по белу свету и побывало сперва в Кологриве, а после уже дошло до меня в Петербурге. Для отвращения впредь подобных затяжек, уведомляю тебя, что надписывать ко мне надобно: в Большую Милионную, в дом Паульсона. Благодарю тебя, мой милый, за все приветствия; какой автор не любит похвал? Кому они не вдвое лестны покажутся из уст твоих? Но это голос сирены, от которого здравый рассудок велит всякому многострадальному Одиссею затыкать уши. Все мне советовали отдать наконец на театр мою трагедию, я сам полагал это делом толковым и пустился на волю божию; но теперь почти раскаиваться начинаю и предвижу тьму новых неудовольствий, ибо нынешний директор Остолопов, едва знающий меня в глаза, уже за что-то терпеть не может. В прошедшую пятницу по правилам нового театрального постановления собрался в доме гр. Милорадовича комитет словестников (так написано было в повестках); какими правилами руководствуются при этом сборе — мне неизвестно, а знаю только, что к сожалению моему не было тут ни Оленина, ни Гнедича, ни Жуковского, ни Жандра, ни Лобанова, ни Хмельницкого. Из людей в самом деле известных в словесности находились только Шишков, Муравьев-Апостол, Шаховской и Крылов: поверишь ли ты, что тут же с ними заседал и Бестужев?! Меня не было, читал мой ученик Каратыгин, как видно, весьма хорошо, ибо трагедия понравилась, и ее определили принять; завтра иду в Контору толковать об условиях. Предвижу множество хлопот и затруднений, очень слегка надеюсь на некоторое вознаграждение в успехе представления; но во всяком случае утешаюсь мыслию, что это уже моя последняя глупость, и что, как бы ни приняли Андромаху, разница будет для меня в том только, что я с бо́льшим или меньшим отвращением сойду с поприща, на которое никому пускаться не желаю. Недавно играли новую комедию: Аристофан, и приняли ее хорошо. Колосова опять на театре, elle enlève la paille [466]; Семенова после долгого сна отлично сыграла Медею: какое дарование! и как жаль, что она его запускает! Каратыгин к бенефису своему перевел стихами трагедию: Blanche et Guiscard [467], и весьма не дурно, так что я ему советую на будущий год приняться за что-нибудь лучшее, например Manlius [468].
