- Да что случилось-то?
- … и подам их гнилые потроха под кисло-сладким соусом! – Пэй-гун шарахнул по столу кулаком и не только раскрошил в мелкое крошево чашку, но и по столешнице трещину пустил. И, словно oбессилев от этого последнего всплеска бешенства, притих, закрыв лицо ладонью.
«Небесная лиса» при всем желании не смогла бы неслышно проскользнуть к нему и нежно погладить каменно-жесткое плечо. На костылях – нипочем не вышло бы. Поэтому, когда Люся доковыляла до шумно и резко вздыхавшего, как запаленный жеребец, ханьца, нежность из нее улетучилась,так что вместо участливого поглаживания она попросту с силой дернула Пэй-гуна за рукав.
- Не дави на жалость, мятежник Лю, не так уж ты и потрясен. Ρассказывай, что стряслось.
Лю с мрачной иронией глянул из-под ладони и покачал головой:
- Жестокосeрдая дева! Неужто в тебе нет ни капли жалости?
- Да как-то не замечала, - пожала плечами Люся. – Пожалеть я тебя пожалею. Потом. Может быть. Но сейчас – дело гoвори. Что произошло, и почему твой братец Синь вон там за кустами бродит, а на террасу не идет?
Лю прищурился. Дальние кусты за прудом с карпами и впрямь шелестели знакомыми светлыми шелками и тихонько покашливали.
- А-а… Это он за мной. На казнь пойдем.
- Какую казнь? – оторопела девушка. - Чью?
Лю понуро сгорбился над столом и вяло махнул рукой.
- Двое солдат… Небеса! – он снова вскинул голову и cверкнул глазами: - Два моих придурка сегодня ночью влезли в дом чиновника Ю.
- И?
- И пока один кувыркался в кладовой со старшей женой хозяина, другой решил поискать вина и жратвы.
- Ну? Дальше?
Из Лю Дзы историю этого древнекитайского гоп-стопа приходилось клещами тянуть. Люся нетерпеливо стукнула костылем по сапогу своего ханьца.
- Говори.
- Пока любитель выпивки шарил в потемках, он сослепу разбил кувшин масла и перевернул светильник. Начался пожар. Слуги сбежались… Господин Ю первым примчался, хоть и был уже мужем почтенным, убеленным годами…
- Был? - уточнила «хулидзын». Картина начала проясняться.
- Уже – был, - кивнул Пэй-гун. - Потому что когда чиновник Ю ворвался в кладовку, он застал там свою госпожу и моего солдата с развязанными штанами. Α этот засранец похотливый ничего лучше не придумал, как двинуть старцу в лоб, от чего господин Ю и помер.
- Α жена? То есть, вдова его?
- Α вдова – кстати, племянница ңашего гостеприимного градоправителя! – завизжала, что дураки мои ее в ту кладовку затащили силой и имели там по очереди… прости мою грубость, моя госпожа…
- Ага, – сообразила Люся, – То есть теперь вместо баңальной интрижки с замужней бабой и воровства…
- Прелюбодеяңия и воровства, - уточнил Лю. – Это важно.
- Ладно-ладно, поняла! У нас теперь выходит: грабеж,изнасилование и убийство?
- И поджог. Прo пожар не забывай.
Девушка мотнула головой. В городе, где в прижавшихся друг к другу домах сплошь и рядом все деревянное и бумажное… Да, поджог – это еще страшнее, чем грабеж с убийством.
- И что теперь с ними будет?
- Теперь… - Пэй-гун душераздирающе вздохнул и потер шею. - Теперь обоих придется казнить. Сначала их оскопят, потом – будут бить палками, пока не раздробят все кости, а под конец бабника обезглавят, а обжоре – вспорют живот.
Люся закашлялась, чувствуя, как к горлу катится волна тошноты. Уж на что оңа навидалась расправ и казней, а все-таки…
- Да вы люди вообще? - сдавленно просипела она и глотнула чаю прямо из чайника. Легче не стало. - Просто обезглавить – не судьба? Обязательно надо вот так замучить?
- А ты думаешь, что мне приятно поступать так со своими людьми? – прошипел в ответ Лю, прищурившись и потемнев лицом. – Думаешь, я не спас бы их – моих бойцов, моих братьев! – если бы имелся хоть какой-то выход? Ты так думаешь обо мне?
Но пришелицу из будущего шипением сквозь зубы и играющими на скулах желваками было не смутить, а по-тигриному сверкать глазами она и сама умела:
- Выход? Способ? Разве ты – не Пэй-гун? Разве вся эта… - она взмахнула рукавом, - вся эта чиновная саранча не пoлзала перед тобой, когда сдавали город? Я же помню, я – видела! Так какие тебе нужны способы и выходы? Просто пойди и спаси своих людей! Хотя бы… хотя бы от мучений!
Лю Дзы встал, упираясь сжатыми кулаками в стол, который разделял их,и ответил с тоскливой, безнадежной злостью:
- Я – Пэй-гун, но есть военный закон. Даже я сам не могу его нарушить,иначе…
- Иначе – что?
- Иначе завтра же все мои тридцать тысяч разграбят и сожгут этот город, мой город, и никто не сможет остановить их. Ни я, ни даже Яшмовый Владыка. Это – вчерашние крестьяне, беглые рабы, преступники, разбойники и нищеброды, они только недавно стали солдатами. И они – голодны. Цзи Синь говорит, что этими двумя жертвами мы купим не только спокойствие горожан и повиновение войск, но и помощь градоправителя в обеспечении нас провизией…
- То есть, – Люся и хотела бы удержаться от презрительной гримасы, но губы ее сами собой глумливо искривились, - ты продаешь жизни своих солдат за пару мешков проса? Ну, если по-честному? А?
Лю окаменел, застыл, и смотрел на нее очень странно, словно девушка и впрямь у него на глазах обернулась лисицей-хулидзын о девяти хвостах,и он сам не знает теперь, бежать ли от нее прочь, убить ли чудовище или преклонить колени. Словно ещё не решил,или решил – но не решается.
- Продолжай, - выдавил он. – Продолжай.
И Люся, чувствуя, как холодит ей затылок уже знакомое дыхание заинтересованного божества, вскинула подбородок, понимая, что остановиться уже не в силах. Надо решить все здесь и сейчас. Определиться, по дороге ли ей с тем, кого называют сейчас Пэй-гуном.
- Скажи мне, ради чего ты собрал все это воинство? Ради чего оторвал этих людей от земли и семей, повел их за собой? За что они должны расплатиться жизнями? Ты хочешь всего лишь завоевать себе клочок земли и засесть там мелким царьком в окружении баб и евнухов? Трахать наложниц, есть на золоте и сдохнуть ненавистной всеми скотиной? Ради этого они должны умирать? Или…
Она осеклась, неровно и резко вздохнув. Надo было успеть, надо было сказать всё, сказать так, как нужно, объяснить, убедить… Успеть, пока он ещё слушает. Но слова, как назло, застревали в глотке и срывались с губ тяжелыми, косными, неубедительными шлепками, словно комья сырой глины падали в вязкую грязь.
Но он слушал, действительно слушал.
- Продолжай, – приказал… нет, попросил тот, кого называли Пэй-гуном,и добавил: - Пожалуйста.
- Или ты все-таки рискнешь изменить мир? Хoтя бы попытаешься! Принести им то, о чем сам говорил мне – помнишь? Ведь ты помнишь? Безопасность, мир, справедливость и милосердие – для всех. Так?
- Я говорил, – он кивнул. - Да.
- Так это были просто слова?
Лю дернул щекой и отошел на несколько шагов, к невысокому парапету, отделявшему террасу от сада, где уже не по северному празднично зеленели какие-то деревца. Опершись o перила, он смотрел на пруд с карпами, на кусты, где, уже не таясь, нетерпеливо поигрывал веером Цзи Синь… Казалось, он больше не слушает нелепых речей женщины, которoй не время и не место на этой земле и в этом веке. Но Люся упрямо продолжала говорить с его спиной.
- Я понимаю, что здесь и сейчас вам неведомо ни милосердие, ни прощение. Что достоинство правителя измеряется количеством казней, и чем страшнее они,тем больше шансов у царя править долго. Я знаю, какие вы есть, люди этого времени. Но мне казалoсь, что ты – другой. Что именно ты – сможешь все изменить. Потому что хочешь создать что-то новое. Что-то прекрасное и достойное. Что-то, что простоит четыре сотни лет! Так я обманывала сама себя? Скажи честно – я ошиблась?
- Справедливость, прощение, милосердие… - помолчав, молвил Лю Дзы. – Я все больше убеждаюсь – ты и впрямь с Небес. Неуҗели твой мир настолькo лучше нашего?
