— И все-таки есть право крови, — продолжал Корт. — Невзирая на бунты и черное колдовство на западе. Кровь сильнее. Я твой вассал, мальчик. Я признаю твое право всем сердцем и готов подчиниться твоим приказам, даже если то будет в последний раз.
И Корт, который бил его и пинал, сек до крови, ругал на чем свет стоит, насмехался над ним, как только не обзывал, даже прыщом-сифилитиком, встал перед ним на одно колено и склонил голову.
Мальчик протянул руку и с изумлением прикоснулся к загрубевшей, но уязвимой плоти на шее наставника.
— Встань, вассал, и примиримся в любви и прощении.
Корт медленно поднялся, и мальчику вдруг показалось, что за застывшей, натянутой маской, в которую теперь превратилось лицо учителя, скрывается неподдельная боль.
— Только это напрасная трата. Мне будет жалко тебя потерять. Отступись, глупый мальчишка. Я нарушу свою же клятву. Отступись и обожди!
Мальчик молчал.
— Хорошо. Как ты сказал, так и будет. — Теперь голос Корта стал сухим, деловитым. — Даю тебе ровно час. Выбор оружия за тобой.
— А ты придешь со своей палкой?
— Как всегда.
— А сколько палок у тебя уже отобрали, Корт? — Это было равносильно тому, чтобы спросить: «Сколько мальчиков-учеников из тех, что вошли во двор на задах Большого Зала, вышли оттуда стрелками?»
— Сегодня ее у меня не отнимут, — медленно проговорил Корт. — И мне правда жаль. Такой шанс дается лишь раз, малыш. Только раз. И наказание за излишнее рвение такое же, как и за полную несостоятельность. Разве нельзя обождать?
Мальчик вспомнил Мартена: как он стоял, возвышаясь над ним. Его улыбку. И звук пощечины из-за закрытой двери.
— Нет, нельзя.
— Хорошо. Какое оружие ты избираешь?
Мальчик молчал.
Корт растянул губы в улыбке, обнажив кривые зубы.
— Для начала вполне даже мудро. Стало быть, через час. Ты хоть понимаешь, что скорее всего ты уже никогда не увидишь своего отца, свою мать, своих братьев по ка?
— Я знаю, что значит изгнание, — тихо ответил мальчик.
— Тогда иди. И подумай, и вспомни лицо своего отца. Хотя тебе это уже не поможет.
Мальчик ушел не оглядываясь.
VI
В погребе под амбаром было обманчиво прохладно. Сыро. Пахло влажной землей и паутиной. Лучи вездесущего солнца проникали даже сюда, сквозь узкие пыльные окна, но тут хотя бы не чувствовалось изнуряющей дневной жары. Мальчик держал здесь сокола, и птицу, похоже, это вполне устраивало.
Теперь Давид состарился и больше уже не охотился в небе. Его перья поутратили былой блеск — а еще года три назад они так и сияли, — но взгляд оставался пронзительным и неподвижным, как прежде. Говорят, нельзя подружиться с соколом, если только ты сам наполовину не сокол, одинокий и временный обитатель земли, без друзей и без надобности в друзьях. Сокол не знает, что такое мораль и любовь.
Теперь Давид стал старым соколом. И мальчик очень надеялся, что он сам — тоже сокол, но молодой.
— Привет. — Он протянул руку к жердочке, на которой сидел Давид. Тот перебрался на руку мальчика и снова застыл неподвижно, как был — без клобучка на голове. Свободной рукой мальчик залез в карман и вытащил кусочек вяленого мяса. Сокол проворно выхватил угощение из пальцев парнишки и проглотил.
Мальчик осторожно погладил Давида. Корт бы, наверное, глазам своим не поверил, если бы это увидел, но ведь он не поверил и в то, что время Роланда уже наступило.
— Скорее всего ты сегодня умрешь, — сказал он, продолжая гладить сокола. — Мне, похоже, придется тобой пожертвовать, как теми мелкими пташками, на которых тебя обучали. Помнишь? Нет? Ладно, не важно. Завтра соколом стану я, и каждый год в этот день я буду стрелять в небо — в память о тебе.
Давид сидел у него на руке, молча и не мигая, безразличный к своей жизни и смерти.
— Ты уже старый, — задумчиво продолжал мальчик. — И, может быть, ты мне не друг. Еще год назад ты предпочел бы мой глаз этому куску мяса, верно? Вот бы Корт посмеялся. Но если мы подберемся к нему… если мы подберемся к нему поближе… и если он ничего не заподозрит… что ты выберешь, Давид? Спокойную старость — или все-таки дружбу?
Давид не ответил.
Мальчик надел на сокола клобучок и подобрал привязь. Они поднялись из подвала и вышли на свет.
VII
Двор на задах Большого Зала — это на самом деле не двор, а узкий зеленый коридор между двумя рядами разросшейся живой изгороди. Ритуал посвящения мальчиков в мужчины проходил здесь с незапамятных времен, задолго до Корта и даже его предшественника, Марка, который скончался именно здесь — от колотой раны, нанесенной слишком усердной и рьяной рукой. Многие мальчики вышли из этого коридора через восточный вход. Вход, предназначенный для учителя. Вышли мужчинами. Восточный конец коридора вел к Большому Залу, к цивилизации и интригам просвещенного мира. Но еще больше ребят, окровавленных и избитых, вышли отсюда через западный вход, предназначенный для мальчишек, — и остались мальчишками навсегда. Этот конец коридора выходил к горам и к хижинам поселенцев, за которыми простирались дебри дремучих лесов; за лесами был Гарлан, а еще дальше — пустыня Мохане. Те мальчишки, которые становились мужчинами, переходили от тьмы и невежества к свету и ответственности за других.
А тем, которые не выдержали испытания, оставалось одно: изгнание. Навсегда. Коридор был зеленым и ровным, как площадка для игр. Длиной ровно пятьдесят ярдов. Точно посередине располагался узкий участок голой земли. Это была черта, разделявшая мальчиков и мужчин.
Обычно у каждого входа толпились возбужденные зрители и взволнованные родные, поскольку, как правило, день испытания объявлялся заранее. Восемнадцать — это был самый обычный возраст для испытуемых (те же, кто не решался пройти испытание до двадцати пяти, становились свободными землевладельцами, и очень скоро про них забывали: про тех, кто не нашел в себе сил встретить лицом к лицу этот жестокий выбор «все или ничего»), но в тот день не было никого. Только Джейми Де Карри, Катберт Оллгуд, Ален Джонс и Томас Уитмен. Они столпились у западного входа для мальчишек и ждали там, затаив дыхание и не скрывая страха.
— Оружие, кретин! — прошипел Катберт, и в его голосе явственно слышалась боль. — Ты забыл оружие!
— Не забыл, — сказал Роланд. «Интересно, — подумал он, — а в главном здании уже знают? Знает ли мать… и Мартен?» Отец сейчас на охоте и вернется еще не скоро. Не раньше, чем через несколько дней. И Роланду было немного стыдно, что он не дождался его возвращения, потому что он чувствовал, что отец даже если бы и не одобрил его решение, то уж понял бы наверняка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
