Причины для этого, однако, имелись. Заключенный, находящийся в фазе кеммера, представлял бы собой разлагающий элемент в своей бригаде. А если освобождать его от работы, то что же тогда с ним делать? В особенности если бы ни один другой заключенный не проходил в это время кеммер, что было бы вполне вероятно при наличии всего ста пятидесяти заключенных. Находиться же в кеммере без партнера для гетенца чрезвычайно тягостно, поэтому лучше уж избавить его от мучений, не терять напрасно времени, предназначенного для работы и полностью исключить кеммер. Поэтому он и был исключен.
Узники, проведшие в заключении много лет, вполне приспособились к этой ситуации психологически и в определенной мере, как мне кажется, и физически, к этой тюремной кастрации. Они были полностью лишены пола, как каплуны или мерины. Они были полностью лишены стыдливости и вожделения, как ангелы. Но ведь это противоестественно для человеческого существа — не знать ни стыда, ни вожделения.
Функционирование полового влечения у гетенцев настолько ограничено жесткими требованиями природы и так точно определено, что обществу нет необходимости вмешиваться в эти вопросы. Здесь меньше принципов, меньше сублимации и подавления полового влечения, чем в любом известном мне гетеросексуальном обществе. Воздержание здесь исключительно добровольное, половая распущенность тоже вполне приемлема. Невроз страха и фрустрация на сексуальной почве встречаются чрезвычайно редко. Здесь я впервые столкнулся с ситуацией, когда цель и намерения общества вступают в противоречие с половым влечением своих граждан. Поскольку это элиминация, устранение, а не подавление, она не вызывает фрустрации, но зато надолго обеспечивает нечто гораздо более опасное — пассивность.
На Зиме нет общественных насекомых, таких, как на Земле, например, — пчел, муравьев. Гетенцы не имеют поэтому опыта существования с этими древними сообществами, в которых существуют бесчисленные города маленьких бесполых тружеников, у которых есть только один инстинкт — инстинкт подчинения группе, целому. Если бы на Гетене были муравьи, гетенцы могли бы попытаться следовать их примеру уже давным-давно. Добровольные фермы являются относительно недавним изобретением, да еще и применение этого изобретения пока ограничивалось только одним государством на планете. Но это — грозный сигнал о том, в каком направлении может пойти развитие общества, которое так покорно подчиняется регулированию полового влечения.
На ферме Пулефен, как я уже упоминал, мы недоедали, если принять во внимание характер исполняемой нами работы, а наша одежда, особенно башмаки, была абсолютно не приспособлена к условиям здешней зимы. Стражникам, большинство которых были условно освобожденными заключенными, приходилось не намного лучше, чем заключенным. Целью и назначением этого места было наказание людей, а не их уничтожение, и я думаю, что пребывание здесь могло бы быть вполне сносным, если бы не применение наркотиков и допросы.
Часть узников подвергалась этим мероприятиям группами по двенадцать человек. Они декламировали хором что-то вроде покаяния в грехах и катехизиса, получали противокеммеровый укол и возвращались на работу. Других узников, политических, каждые пять дней подвергали допросу с применением наркотиков.
Я не имел представления, какими наркотическими средствами они пользовались. Я не знаю, для чего проводились эти допросы. Я не знаю, о чем меня на этих допросах спрашивали. Я приходил в сознание в бараке через несколько часов после допроса, лежа на нарах. В спальном помещении находилось еще несколько узников, тоже прошедших допрос. Одни приходили в себя, как я, другие находились еще под действием наркотика, без сознания и без движения. Когда же мы все уже могли держаться на ногах, стражники отводили нас на работу. Но после третьего или четвертого такого допроса я не мог подняться вообще. Меня оставили в покое, и на следующий день я был в состоянии выйти на работу вместе со своей бригадой, хотя чувствовал себя еще не очень хорошо. После следующего допроса я лежал два дня. По-видимому, или «сыворотка правды», или противокеммеровые гормоны токсически действовали на мою нервную систему не-гетенца, и это отрицательное их действие накапливалось и усиливалось. Я помню, как пытался подготовить то, что мне необходимо сказать инспектору при следующем допросе-исследовании. Я собирался начать с обещания, что буду говорить правду в ответ на любые вопросы, только не надо вводить мне наркотики. А потом бы я сказал: «Неужели вы не понимаете, насколько бесполезными являются ответы на неверно поставленные вопросы?» И тогда инспектор превратился бы в Фейкса с золотой цепью прорицателя на шее, и у нас произошел бы с ним долгий разговор, необыкновенно приятный, а наркотик бы выпускал постепенно, капля за каплей, в контейнер из спрессованных древесных отходов нашего производства. Естественно, когда я вошел в комнатушку, где нас обычно допрашивали, помощник инспектора оттянул мне ворот и сделал укол прежде, чем я успел открыть рот, и все, что я помню из этого малоприятного общения, — это сказанные усталым голосом инспектора, молодого, с грязными ногтями, слова: «Ты должен отвечать на мои вопросы по-орготски, тебе не разрешается говорить ни на каком другом языке. Ты должен говорить по-орготски».
Лазарета на ферме не было. Это диктовал принцип «работай или умирай», но в реальности существовали некоторые отступления от основного принципа, небольшие щели между работой и смертью, оставляемые стражниками для узников. Как я уже упоминал, они не были жестокими. Не были они и милосердными. Были нерадивы и все им было безразлично до тех пор, пока они не чувствовали, что им самим угрожают неприятности. Они позволили мне и еще одному заключенному остаться в спальне. Просто, когда оказалось, что мы не в состоянии держаться на ногах, нас оставили в наших мешках, будто по недосмотру. Я чувствовал себя отвратительно после последнего обследования, тот, второй оставленный в спальне человек, много старше, у которого было что-то с почками, — просто умирал. Так как он не мог умереть сразу, ему было дано на это немного времени и место на нарах.
Я помню его отчетливее, чем все остальное, связанное с фермой Пулефен. Внешне он был типичным гетенцем с Большого Континента: коренастый, с короткими ногами и руками, солидный слой жирка, придающий его телу даже во время болезни гладкую округлость. У него были маленькие руки и ноги, довольно широкие бедра и широко развитая грудная клетка, а груди развиты не больше, чем у мужчин моей расы. Кожа у него была цвета темной меди, а черные волосы мягкие, как мех. Лицо у него было широкое, с мелкими, но выразительными чертами, скуловые кости четко обозначены. Такой тип сложения встречается в изолированных группах людей, населяющих субарктическую зону. Звали его Азра, и был он плотником. Мы с ним разговорились.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
