Странный ужас напал на нее. Она уже давно привыкла к темноте, но ни одного еще раза она не была во мраке одна. Всегда при ней был ее вожак – Казан. До нее доносилось кудахтанье водяной курочки где-то недалеко, тут же в кустарнике, а ей казалось, что оно было где-то чуть не на том свете. Полевая мышь пробралась в траве у самой ее передней лапы, и она бросилась на нее, но в слепоте вонзила зубы в камень. Плечи у нее дрожали, и вся она трепетала, точно от невыносимого холода. Она пугалась теперь темноты, которая скрывала от нее внешний мир, и она терла себе лапами глаза, точно могла этим открыть их для света. Перед вечером она опять отправилась на равнину. Она вдруг как-то вся для нее переменилась. Она испугала ее, и Серая волчица тотчас опять побежала к реке и там прикорнула под бревном в том самом месте, где лежал Казан. Здесь ей было не так страшно. Запах от Казана все еще здесь держался, и она чуяла его. Целый час она пролежала неподвижно, держа голову на палке, покрытой его кровью и его шерстью. Ночь застала ее все еще здесь. А когда взошла луна и зажглись на небе звезды, то она свернулась калачиком в той самой ямке на песке, которую вырыл для себя Казан.
На рассвете она спустилась к реке, чтобы попить. Она не могла видеть, что день потемнел, как ночь, и что на небе был целый хаос из мрачных туч, предвещавших бурю. Но она чуяла ее наступление по отяжелевшему воздуху и даже могла чувствовать острые вспышки молний, надвигавшихся вместе с густыми тучами с северо-запада. Отдаленные раскаты грома становились все громче, и она заторопилась обратно под бревно. Целые часы буря проревела над ней, и дождь лил как из ведра. А когда все это прекратилось, то она вылезла из своего убежища с таким видом, точно ее избили. Напрасно она искала теперь хоть малейшего запаха после Казана. Даже палка омылась и была теперь чиста. На том месте, где оставалась кровь Казана, теперь лежал чистый песок. Даже на самом бревне не осталось никаких о нем воспоминаний.
До сих пор Серую волчицу угнетал только один страх остаться одинокой в окружавшей ее непроглядной тьме. Теперь, с полудня, к ней пришел еще и голод. Этот самый голод заставил ее расстаться с берегом и отправиться снова бродить по равнине. Несколько раз она чуяла присутствие дичи, и всякий раз дичь ускользала от нее. Даже полевая мышь, которую она загнала под выступивший из-под земли корень и прижала лапой, все-таки убежала из-под самых ее зубов.
Тридцать шесть часов тому назад Казан и Серая волчица оставили недоеденной целую половину своей последней добычи за милю или за две отсюда. И Серая волчица побежала в том направлении. Ей не требовалось зрения, чтобы найти эту добычу. В ней до высшей своей точки было развито то шестое чувство в мире животных, которое называется чувство ориентации, и подобно тому, как почтовый голубь возвращается к себе домой по прямому направлению, и она напрямик бежала через кустарники и болота к тому самому месту, где находилась эта недоеденная добыча. Раньше ее здесь побывал уже песец, и она нашла только одну шерсть да кожу. А то, что оставил песец, растаскали хищные птицы. Так голодная Серая волчица и вернулась обратно к реке ни с чем.
Эту ночь она спала опять на том же самом месте, на котором лежал Казан, и три раза звала его, но не получила ответа. Сильная роса выпала за ночь и еще основательнее уничтожила на песке последние признаки ее друга. На четвертый день ее голод достиг таких размеров, что она стала обгладывать с кустов кору. В этот же день она набрела и на находку. Она лакала воду, когда ее чуткий нос коснулся в воде чего-то гладкого, имевшего отдаленный запах мяса. Это была большая северная речная устрица. Она выгребла ее лапой на берег и понюхала твердую скорлупу. Затем раскусила ее. Никогда она еще не ела более вкусной пищи, как то, что оказалось внутри этой раковины, – и тогда она принялась за ловлю этих устриц. Ей удалось найти их много, и она ела их до тех пор, пока не насытилась. Целых три дня она прожила здесь на берегу. А затем в одну из ночей до нее донесся зов. Она задрожала от странного, нового для нее возбуждения, показавшегося ей неожиданной надеждой, и нервно забегала взад и вперед по узкой полоске берега, ярко освещенного луной, внюхиваясь то в север, то в юг, то в восток, то в запад, точно в легком ночном ветерке хотела по шепоту определить знакомый голос. И то, что вдруг осенило ее, пришло к ней с северо-востока. Там, далеко, по ту сторону Барренса, далеко за северной границей лесов, находился ее дом. Своим диким инстинктом она чуяла, что только там она сможет найти Казана. Этот внутренний зов, который вдруг пробудил ее, пришел к ней не от логовища под валежником на болоте. Он пришел к ней из отдаленного далека, и как молниеносное видение, перед ее слепыми очами вдруг предстала крупная Солнечная Скала и спиральная тропинка, которая вела к ее вершине. Именно там она приобрела эту слепоту. Именно там для нее кончился день и началась вечная ночь. Там же она испытала в первый раз счастье материнства. Природа так зарегистрировала все эти события в ее памяти, что она никогда не могла о них позабыть, и когда она вдруг услышала внутри себя зов, то ей показалось, что он исходил от того самого, залитого солнцем места, где она в последний раз видела свет и жизнь, и где в ночных небесах для нее в последний раз светили звезды и луна.
И она ответила на этот зов. Оставив за собой реку и ее дары, она побежала напрямик навстречу темноте и голоду, больше уже не боясь ни смерти, ни мрака, ни пустоты внешнего мира, который все равно она не могла уже видеть; там, далеко впереди, за двести миль отсюда, она будет чуять и осязать Солнечную Скалу, извилистую тропинку, гнездо между двух больших камней, в котором родились ее первые щенки и… Казана!
Глава XXIV. Как Санди Мак-Триггер нашел свой конец
В шестидесяти милях далее к северу Казан лежал, привязанный к стальной цепи, и издали наблюдал, как профессор Мак-Гиль месил отруби на сале. Аршинах в десяти от него лежал громадный Дэн, и от предвкушения необыкновенно вкусного угощения, которое приготовлял профессор, у него из пасти текли слюни. Когда Мак-Гиль подошел к нему с кастрюлькою смеси, то он стал выказывать признаки удовольствия, и когда засунул в нее свою морду, то маленький человек с холодными голубиными глазами и светлыми с проседью волосами без всякой боязни ударил его по спине. Совсем иначе он повел себя, когда подошел к Казану. Все его движения были осторожны, хотя глаза и губы его улыбались, но он даже и вида не подал, что боится собаку-волка, если это могло быть сочтено за боязнь. Маленький профессор, командированный на дальний север своим университетом, целую треть жизни провел между собак. Он любил их и понимал их. Он напечатал в различных журналах уже множество статей о собачьем интеллекте и возбудил ими большое внимание среди натуралистов. Успех его статей зависел именно от того, что он действительно любил их и понимал лучше, чем громадное большинство людей, почему, собственно, он и решил купить Дэна и Казана. Решение воспрепятствовать этим двум великолепным животным загрызть один другого на потеху тремстам зевакам, явившимся смотреть на собачий бой, доставляло ему удовольствие. Он уже задумал целую газетную статью об этом инциденте. Санди рассказал ему целую историю о том, как ему удалось захватить в плен Казана, и о его подруге Серой волчице, и профессор стал задавать ему тысячи вопросов. Но с каждым днем Казан удивлял его все более и более. Никакими проявлениями доброты профессор не смог добыть себе соответствующего выражения в глазах у Казана. Ни малейшим намеком Казан не выразил намерения стать с Мак-Гилем другом. Но он все-таки не рычал на профессора и не хватал его за руки, когда тот касался его или гладил. Очень часто к Мак-Гилю в его маленькую квартиру приходил в гости Санди Мак-Триггер, и три раза Казан бросался на него во всю длину своей цепи и все время обнажал на него свои клыки. Оставаясь же наедине с Мак-Гилем, он успокаивался. Что-то говорило ему, что в ту ночь, когда он и громадный Дэн стояли плечом к плечу в клетке, специально приготовленной для убийства одного из них, профессор явился к ним с дружественными намерениями. Во всяком случае, в глубине своего звериного сердца он отличал Мак-Гиля от других людей. Он не собирался кусать его. Он только терпел его и совершенно не выказывал к нему той привязанности, которую проявлял Дэн. Вот это-то и удивляло Мак-Гиля. До сих пор он не знал ни одной собаки, которая в конце концов не стала бы его любить.
