- Да, Эльза Витольдовна, - смиренно кивнула Наташа, - я поняла. Станислав - хорошее имя. Стас. Стасик. Но я могу хотя бы посмотреть на Сережу?
Эльза Витольдовна молча вышла из палаты и унесла мальчика по имени Станислав.
Наташа осталась одна.
В военном госпитале лечились в основном мужчины. Кроме нее, была еще женщина, у которой умер ребенок, и какая-то партийная чиновница с диабетом. Наташа лежала в маленьком отдельном боксе и ей это нравилось. Не надо было ни с кем общаться, кроме Эльзы Витольдовны, нянек и медсестер.
Стоило закрыть глаза, и перед ней вставала одна и та же картина. Пустое тихое шоссе. Яркие заросли незабудок и багульника на сером гранитном подножии горы. Влажный темный брезент над головой. В двух шагах от "газика" стоит Володя с пестрым свертком на руках.
Ей хотелось посмотреть на ребенка еще раз.
Пантелеевна дала ей второго мальчика, завернутого в ее халат поверх пеленки. Он громко, требовательно кричал и морщил красное влажное личико. Наташа его тоже любила и радовалась ему, но все-таки первая, главная порция счастья была уже пережита и досталась первому мальчику.
- Это ж надо как орет, ну молодец, ну ты смотри, какой шустрый получился, а? Он вам с Володькой еще даст жизни, - фельдшерица успела достать бутылку красного сладкого вина, которую взяла для нее Наташа, приложилась к горлышку, сделала несколько жадных глотков. - Будь здоров, парень, расти большой!
Сквозь вечерний птичий щебет пробился мягкий далекий звук мотора. Володя протянул первого ребенка Пантелеевне и вышел на середину шоссе, чтобы остановить долгожданную машину.
- А этот смирный, тихонький, - умилилась фельдшерица, - прямо херувимчик. Смотри, уснул как крепко, - она уложила мальчика на сиденье, опять взялась за бутылку.
- Дай его мне, - попросила Наташа. Второй мальчик заливался бодрым, требовательным плачем. Первый молчал.
Фельдшерица закусила остатками колбасы, шумно высморкалась, прокряхтела:
- Эх, хорошо. Вон грузовик едет.
- Дай мне ребенка, - повторила Наташа.
- Да пусть спит, - махнула рукой фельдшерица, - ты тут побудь одна, мне по малой нужде надо. Главное, особо не ерзай, лежи спокойно, отдыхай.
Наташе страшно не нравилась тишина, исходившая от пестрого свертка. Она казалась какой-то холодной и таинственной. Наташу знобило от этой тишины. Она осторожно положила второго мальчика, потянулась к первому, неловко взяла его и чуть не выронила, так сильно тряслись руки.
Он правда был похож на херувима. Личико разгладилось, из ярко-красного сделалось белым, прозрачным.
- Сергей, - прошептала Наташа, - Сергей Владимирович Герасимов. Сереженька.
Подъехал грузовик. Володя на руках перенес Наташу в кабину. Она продолжала держать первого ребенка. Второго взяла Пантелеевна и влезла на сиденье рядом с Наташей, пьяно икая и приговаривая:
- Вот и хорошо, в тесноте да не в обиде.
Володе пришлось остаться на шоссе, стеречь казенный "газик" и ждать следующей машины, чтобы взяли на буксир или одолжили домкрат.
Водитель грузовика, пожилой маленький тувинец, как только тронулся, сразу запел. Горловое тувинское пение, монотонное, непрерывное, похожее на гул фантастической инопланетной машины, незаметно убаюкало Наташу, второго крикливого мальчика, пьяную в дым фельдшерицу. Проснулись они уже в Абакане. Была глубокая ночь. Часовой долго не хотел открывать ворота. Машина чужая, невоенная, водитель плохо говорил по-русски. Но оказалось, что гарнизонный доктор предупредил по радиосвязи главврача, и Наташу ждали.
Обоих мальчиков сразу унесли, Наташу осмотрели, обработали, как положено, уложили в отдельную палату. Она проспала десять часов. Ей совершенно ничего не снилось.
Утром принесли ребенка. Только одного. Она сразу узнала второго мальчика, еще безымянного. Спросила, где другой, первый. Сестра невнятно пробормотала, что он немножко приболел.
Второй мальчик жадно сосал молозиво. Наташа думала о первом, о Сереже. За второго она была спокойна. Его уносили, приносили. В перерывах между кормлениями и осмотрами она проваливалась в тяжелый тревожный сон. Просыпаясь, то и дело спрашивала о Сереже и не получала вразумительного ответа.
На третий день к ней в палату вошел Володя. Он был в белом халате, в шапочке и марлевой маске. Она не сразу узнала его, а узнав, заплакала.
Он отводил глаза, пытался шутить, говорил о какой-то ерунде, наконец спросил:
- Как мы сына назовем?
- Старшего Сережей, а младшего - не знаю, - ответила Наташа.
- У нас с тобой один сын, - произнес он еле слышно. - Сергей - хорошее имя. Мне нравится.
- Как это - один? У нас двое детей. Близнецы. Мальчики.
- Наташенька, второй ребенок умер, - прошептал Володя ей на ухо и сухо поцеловал ее сквозь несколько слоев марли.
Наташа погладила его руку и улыбнулась:
- Что за глупости, Володя! Я кормила второго мальчика час назад. Он здоров, у него отличный аппетит. Почему-то первого, Сереженьку, до сих пор не приносили, говорят, он немного приболел. Ты выясни у врача, что с ним, они здесь все какие-то бестолковые, ничего не могут объяснить.
Володя отвернулся и повторил чуть громче:
- У нас один сын. Было двое. Остался один,
- Подожди, ты ничего не помнишь, что ли? - рассердилась Наташа. - Родился Сергей. Потом у меня опять начались схватки. Пантелеевна отдала Сережу тебе и стала принимать второго. Он не сразу закричал, но Пантелеевна прочистила ему носик, ротик, и он завопил, как положено. Сережа спокойно спал у тебя на руках, ты услышал, как едет машина, отдал его Пантелеевне. Он спал.
- Он умер, - мягко произнес Володя, - он просто перестал дышать. Я тоже думал, что он спит.
У Наташи перехватило дыхание. Володя произнес вслух то, что она уже знала. Но категорически отказывалась верить.
- Я похоронил его сегодня здесь, на городском кладбище, договорился со сторожем, он поставит пирамидку с именем, чтобы можно было потом найти могилу. Если ты захочешь.
- Нет, - Наташа так сильно замотала головой, что слетела ситцевая косынка и немытые свалявшиеся волосы разметались по лицу, - я тебе не верю. Ты врешь.
Володя не пытался ее убеждать. Он просидел с ней еще долго, пока дежурная сестра не попросила его уйти, и все время он молчал, гладил Наташу по голове, держал за руку. Она тихо, безутешно плакала.
- Будешь истерики закатывать, скажу врачу, тебе назначат успокоительные и не разрешат кормить ребенка, - предупредила сестра.
- Хорошо, - согласилась Наташа и насухо вытерла лицо платком, - я больше плакать не буду.
И действительно, с тех пор она упрямо загоняла слезы внутрь, глотала их, и ее молоко, наверное, стало соленым. Но второй мальчик ел жадно и набирал вес.
Каждый день она спокойно, без истерики, просила, чтобы принесли Сережу. Сестры и няньки смотрели на нее как на сумасшедшую. Врач Эльза Витольдовна терпеливо и ласково объясняла ей, что Сережи нет. Наташа знала, но не верила. Ей казалось, что если она, как все остальные, хотя бы на миг поверит, то предаст своего первенца. Пусть они думают и говорят что угодно. Для нее Сережа жив. Они близнецы со Стасиком, и все в последующей жизни будет происходить у них одинаково. Когда встанет на ножки и сделает первые шаги Стасик, начнет ходить и Сережа. В один день они произнесут первые слова. Вместе пойдут в школу. Возможно, у Володи один сын. Это его дело. А у нее их двое.
Через десять дней Володя приехал забрать ее с ребенком домой, в гарнизонный городок. На прощание Эльза Витольдовна поцеловала ее и прошептала на ухо:
- Пусть для тебя он останется живым. Если тебе так легче - пусть. Но не надо никому говорить. Это твоя тайна. Поняла? У Наташа благодарно кивнула в ответ.
В гарнизонном городке они прожили еще четыре года. Стасик рос здоровым, разумным, и поскольку таких маленьких детей в городке больше не было, его все любили, баловали. Наташа ни разу никому не сказала о Сереже, но постоянно чувствовала его незримое присутствие.
Лоскутное одеяльце, в которое он был завернут, Володе вернули в госпитале, и позже. Наташа отыскала пестрый комок в фанерном чемодане под тахтой. Когда ей было плохо - от усталости, от ссоры с мужем, от капризов Стасика, она потихоньку доставала это одеяльце, долго сидела на полу, уткнувшись в него лицом.
Однажды Пантелеевна, напившись в дым, стала рассказывать четырехлетнему Стасику, что у него был братик, который вместе с ним рос в мамином животе, но потом умер.
- Такой хорошенький, такой лапочка, настоящий херувим, - бормотала она, проливая пьяные слезы.
Не было взрослых при этом разговоре. Маленький Стасик не любил пьяных, Пантелеевну не слушал, и в памяти его отпечаталось только одно непонятное слово: херувим. Потом, коверкая звуки, он спросил у отца, что это такое.
- Ну это вроде ангела. Сказочное существо, которого на самом деле нет, - объяснил Володя.
