— Венеция. — Оклик Линвуда заставил ее замереть на месте.
По ее телу прошла дрожь, сердце камнем упало вниз. Она догадалась, что он намерен ей сказать. Зажмурившись, она попыталась собраться с мыслями, но тщетно. У нее участился пульс, сердце молотом ударяло в груди.
— Если брак не консумирован[10], его можно аннулировать.
— Вы же не ожидаете, что она… — возмутилась Элис, но тут же умолкла. — Только не в этом месте.
— Наши оппоненты будут хвататься за любую возможность признать этот брак недействительным, — произнес Мисборн.
В камере воцарилось молчание. Венеция почувствовала, как на руку ей легли пальцы Элис.
— Тебе вовсе не нужно этого делать, Венеция.
— Линвуд прав. Я хочу все сделать правильно.
Мысль о том, что должно случиться после бракосочетания, самая очевидная мысль, вообще не приходила ей в голову, несмотря на то что она всю жизнь вращалась в полусвете и считалась самой распущенной женщиной чуть ли не во всей Англии. Несмотря на текущую в ее жилах кровь матери. Венеция улыбнулась горькой иронии ситуации.
На лице Элис появилось сочувственное выражение. Венеция посмотрела на Рейзби.
— Рейзби отвезет тебя домой, Элис.
— С удовольствием, — отозвался он, глядя на Венецию с пониманием и уважением. Он был способен на гораздо более глубокие чувства, чем хотел показать.
Венеция наблюдала за тем, как все уходят. Дверь захлопнулась, в замке повернулся ключ, в камере воцарилась тишина, но даже тогда Венеция не повернулась к Линвуду.
Он не произносил ни звука, но ей казалось, что его дыхание стало ее дыханием, его кровь — ее кровью, его сердцебиение — ее сердцебиением.
— Мы не можем ждать наступления ночи, Венеция. — Его слова прозвучали неторопливо, холодно и цинично, однако она различила в них нечто большее. — Весть о нашем бракосочетании распространится быстро, поэтому нужно целесообразно использовать то немногое время, что имеется в нашем распоряжении до прибытия законников.
Он говорил так, будто предполагал завершение какого-то официального дела, а не исполнение священного акта любви между супругами.
— Да, я понимаю.
Венеция так и не смогла заставить себя посмотреть ему в лицо. Действуя спокойно и методично, стала расстегивать перламутровые пуговицы на платье. Те, до которых ей было трудно дотянуться, расстегнул за нее Линвуд и тут же отступил на шаг. Венеция сняла платье, оставшись в тонкой нижней юбке, льнущей к ногам.
При виде ее Линвуд резко вздохнул, но она не подала виду, что это заметила. Развязав ленты, она сняла юбку и переступила через бесформенную груду одежды у своих ног. Подняв руки, стала вытаскивать из волос шпильки. Ее молочно-белая кожа являла разительный контраст с черными волосами, частично скрывающими полные груди с розовыми и уже затвердевшими сосками.
Линвуд не мог отвести глаз от ее роскошного тела, округлостей груди, тонкой талии, мягкого живота и крутых бедер. Мужское естество тут же отреагировало, несмотря на ситуацию, в которой они пребывали, несмотря на жесткий самоконтроль, которому он привык подвергать свои чувства и желания, несмотря на то, что стражники наверняка подслушивают под дверью.
Решетка на двери поднялась, и в камеру просунулось лицо охранника.
Венеция не обратила на это никакого внимания, оставшись на прежнем месте с высоко поднятой головой и не стесняясь собственной наготы. На ней остались лишь чулки и белые шелковые туфельки.
Линвуд, напротив, отреагировал мгновенно. Ринулся вперед и заслонил ее своим телом, скрыв от похотливого взгляда стражника то, что мечтал лицезреть каждый мужчина в Лондоне. Вынув из кармана пачку банкнотов, он показал их ему.
— Решетка должна оставаться закрытой до конца этого дня и на протяжении всей ночи.
Жадные глазки стражника впились в деньги.
— Утром вы получите еще столько же, если моя просьба будет неукоснительно исполнена, — холодно произнес Линвуд.
Охранник облизнул тонкие губы. Соблазн слишком велик, но он все же колебался, безуспешно пытаясь рассмотреть за широкой фигурой Линвуда хоть кусочек тела Венеции.
Придвинувшись ближе к окошку, Линвуд убийственно улыбнулся. Охранник побледнел. Понизив голос, Линвуд произнес, глядя ему прямо в глаза:
— Эта леди — моя жена, а я осужден за убийство герцога, ни больше ни меньше. Тем не менее меня освободят. Уверен, вы понимаете, как я обойдусь с любым человеком, который увидит мою жену обнаженной. Думаете, меня что-то сможет остановить?
Охранник нервно сглотнул.
— Я лично прослежу, чтобы решетка оставалась закрытой, милорд. Поздравляю с женитьбой.
— Я рад, что мы поняли друг друга.
Линвуд просунул деньги в окошко. Грубая рука с той стороны поспешно их схватила.
Линвуд развернулся, и его глазам предстало зрелище, которое столь отчаянно стремился увидеть стражник: спина и ягодицы обнаженной Венеции. Дневной свет целовал ее тело, делая его еще более восхитительным и манящим. Она стояла не шевелясь, будто вырезанная из мрамора статуя Венеры, гордая и холодная, еще не тронутая мужскими похотливыми руками. Линвуд старался не демонстрировать эмоции, теснящие ему грудь. Он женился на ней и теперь разделит с ней ложе, чтобы спасти ее и себя самого. О большем он не позволял себе даже думать.
Обойдя, он встал перед ней.
— Нам больше никто не помешает.
Она по-королевски кивнула, отказываясь, однако, смотреть ему в глаза.
Линвуд сорвал с себя сюртук и бросил его на стол, за которым ел и писал письма, затем развязал галстук и также отбросил прочь. За галстуком последовали жилет и рубашка, которую Линвуд поспешно стянул через голову. Сев на стул, он стал снимать сапоги, чулки и в последнюю очередь бриджи и кальсоны. Полностью обнажившись, он подошел к Венеции.
Она продолжала смотреть на что-то в углу камеры. Линвуд ждал. Наконец она посмотрела на него.
Ее голубовато-серебристые глаза походили на глаза Ротерхема. Черные зрачки были расширены, но таящееся в них выражение ничем не напоминало выражение глаз герцога.
Какая бы кровь ни текла в ее жилах, какие бы тайны ни скрывались в сердце, она находилась сейчас рядом с ним и тоже понимала, что их игра приняла неожиданный оборот и выйти из нее невозможно. Она могла отвернуться от него не более, чем он от нее.
Линвуд уверял себя: то, что должно между ними произойти, будет касаться исключительно физиологии, но не любви, хотя и понимал, что лжет самому себе. Он не желал анализировать свои чувства к стоящей перед ним женщине, но в одном был уверен: она проникла в его сердце, пробила брешь в оборонительной стене, чего не удавалось сделать прежде ни одной женщине. Считая Линвуда виновным, она победила в его же собственной игре, а теперь, уверовав в его невиновность, вознамерилась спасти любым способом. Она дочь Ротерхема. И его жена.
