— Ты ничего мне этого не говорил, когда я был с тобой в Перл-холле, — обвинила я.
Еще одно пожатие плечами, выражающее скуку.
— На пути к истине было слишком много всего, чтобы я мог ясно ее увидеть.
— Что изменилось?
Для меня ответ был прост. Я знала, что люблю Александра, в тот момент, когда он отпустил меня на маковом поле, чтобы поехать в Италию, чтобы отомстить Сальваторе. Я знала, что никогда не освобожусь от цепей этой любви, в тот момент, когда он отпустил меня на крыше миланского собора и сказал никогда больше не видеть его.
Казалось, смерть чего-то наступает тогда, когда мы осознаем, как много оно значило для нас, когда оно было живым.
— Кто-то забрал тебя у меня. — Я с дрожью отметил, что он не сказал, что я сбежала, что он настолько доверял моему полному порабощению, что знал, что я бы никогда не сбежала добровольно. Его убежденность ощущалась как моя слабость, уязвимость, которую я хотела вырвать у него и защитить. — Я понял, что не предательство сводило меня с ума, как это обычно бывает. Меня преследовала чистая, абсолютная потеря тебя. Я понял, как и ты теперь должна понимать, что если ты была целиком и полностью очарована мной, то я был так же бессилен перед этим чувством, как и ты. Видишь ли, мышонок мой, каким-то образом за тот бурный год владения мы превратились в замкнутый круг. То, что ты чувствуешь, я чувствую. Твоя слабость в желании меня — это моя слабость наоборот.
Замкнутый цикл.
Я могла чувствовать это даже тогда, круг энергии, движущийся через нажатые точки нашей кожи, циклически проходящий через него, в меня и обратно. То, как он, казалось, всегда читал мои мысли, как я жаждала его удовольствия, потому что его удовлетворение было моим собственным. Это были Господин и рабыня в полной гармонии.
И казалось, что одно не может существовать, по крайней мере неудовлетворительно, без другого.
Александр провел большим пальцем по разрезу моей скулы, терпеливо ожидая, пока я перевариваю его насыщенные, содержательные слова.
— Я имел в виду то, что сказал. Я здесь, чтобы снова вернуть тебя на свою сторону навсегда. Единственное, что мне от тебя нужно, это твое разрешение.
— Я думала, ты никогда ни на что не спрашивал разрешения? — Я возразила, потому что небольшой едкий страх, который все еще ощущался в моем нутре, нуждался в выходе.
Разве это не было слишком хорошо, чтобы быть правдой?
— Обычно, — согласился он. — Но для этого, боюсь, это необходимость.
— Если я скажу «да», что тогда? — Я подстраховался. — Ничего особо не изменилось.
— Пока нет, но изменится, — пообещал он, полностью погружаясь в ванну, расплескивая воду по бокам, пропитывая свою красивую шелковую рубашку и разрушая брюки. Он подхватил меня на руки, пока я не обвилась вокруг него, как виноградная лоза. — Я держался подальше от тебя последние четыре года по какой-то причине, и эта причина заключалась в том, чтобы разрушить Орден, чтобы мы могли навсегда освободиться от них.
Мои брови проткнули верхнюю часть линии роста волос.
— Это вообще возможно?
— Это так, — пообещал он с хитрым и застенчивым видом хищника, который собирается преследовать и загонять свою жертву в угол. — Позволь мне объяснить вам это.
Александр
Моим самым ранним воспоминанием об отце было то, что я учился играть против него в шахматы во второй библиотеке перед огромным черным мраморным очагом. Я вспомнил, каким большим он казался, сидя в кожаном кресле с высокой спинкой, его широкие плечи были прижаты к обеим сторонам защитника, а голова венчала верхушку, словно золотой обруч. Сигара клубила дымок в воздухе из золотой пепельницы на боковом столике, стоявшей рядом с хрустальным бокалом, запотевшим от холода ледяного виски внутри. Все было так по-взрослому и изысканно. Мой детский мозг был очарован атмосферой и элегантной аурой власти моего отца.
Я хотел во всем быть в точности таким, как он, когда вырасту.
Это была естественная склонность мальчика восхищаться своим отцом и стремиться быть его отцом, но, оглядываясь назад на мое детство, я понимаю, что Ноэль приложил особые усилия, чтобы создать вокруг себя ощущение божественности. Он преуспел в этом. В течение многих лет я поклонялся его алтарю, изучал его философию, как Священные Писания, чтобы иметь возможность дословно повторять ее, когда меня об этом просили (что он и делал), и всем сердцем верил, что он был благословлен высшей силой.
Лишь позже я узнал, что высшей силой был не Бог или священная хартия, а Орден Диониса.
Однако в тот момент — мне было не больше четырех лет, и я все еще обладал тем оттенком блонда, на который могут претендовать только маленькие дети, сидящим в двойном кресле со спинкой рядом с отцом и изо всех сил стараясь не размахивать ногами, потому что это разозлит его — я просто любил Ноэля Дэвенпорта.
Я любил его так невинно, что, когда он принялся учить меня шахматам, я относился к урокам мрачно, так же серьёзно, как монах к своим обетам. Я читал книги Бобби Фишера и Ясира Сериавана, следил за головокружительным восхождением Магнуса Карлсена и ложился спать с золотой королевой из отцовских шахмат, зажатой в кулаке, вместо плюшевого мишки, подаренного мне матерью.
Шахматы были игрой моего отца, и изучение их стратегий было нашей основной формой связи.
Эдварду Данте игра не понравилась. У него не было терпения часами размышлять и тонко манипулировать. Он был ребенком действия, с запачканными травой свитерами и рваными брюками, с синяками от грубого обращения с детьми прислуги и окровавленными губами от ссор со старшими мальчиками, которые пытались запугивать младших в школе. Время его общения с Ноэлем проводилось с тростью и раскрытыми ладонями, и каждый раз, когда он отказывался от учений нашего отца, его били.
Я не бунтовал. Я не был склонен отличаться от отца. Любить то, что он любил, было естественно и полезно.
Моя мать очень любила меня, но мне не нужно было ничего делать, чтобы заслужить эту любовь, и почему-то для меня больше значило то, что привязанность отца нужно было заслужить.
Заслужить это стало моей детской и юношеской миссией.
В течение многих лет я так и делал. Настолько хорошо, что в мой девятый день рождения Ноэль начал мое знакомство с Орденом.
По сей день я помню каждый момент избиения Яны в подземелье Жемчужного зала. Влажный запах холодного камня и подземной земли, тяжесть влажного воздуха и скрип старых деревянных ступенек под моими ногами, когда я следовал за отцом в темноту.
Сама Яна запечатлелась в моей памяти, как надгробие, увековечивающее смерть моего детства, мраморный ангел, плачущий над могилой любви к моему отцу.
Она была так молода, ей было восемнадцать, как Козиме, когда я ее получил, но без той латинской страсти и огня, которые заставляли мою жену гореть изнутри. Она была такой же худой, как мы с Эдвардом представляли себе беспризорников, бродящих по ночам по болотам Пик-Дистрикт в белых ночных рубашках, с широко раскрытыми ртами в вечных криках и с темными от кошмаров глазами. Я был в ужасе, увидев ее, стройную и бледную, когда она стояла на коленях на земле посреди комнаты, опустив голову и сцепив руки.
Она была настолько хрупкой, что я боялся, что сама вибрация от ударов наших ног по полу разобьет ее на миллионы фарфоровых кусочков.
Ноэль, как стало ясно, не испытывал подобных угрызений совести.
— Это Яна, Александр, но формально она известна как рабыня Дэвенпорт. Видишь ли, наша семья является признанным членом очень престижного общества с момента его основания в 1655 году. Мы самые богатые и влиятельные люди в Соединенном Королевстве, и вместе мы управляем страной из тени. Мы также участвуем в игре на ум и доминирование. В Ордене Диониса принято приобретать рабов, чтобы ломать их и учить быть лучшими. Мы проводим ежегодные собрания, чтобы оценить, у какого лорда лучший питомец.
