– может, в глубине его сердца? – он слышал тихий скрип, будто скрипели ржавые петли огромных ворот, а потом настойчивый стук, как бывает в бессонную ночь.
– Ну, как ты сегодня? – спрашивал неотступный голос. – Надеюсь, хорошо?
– Слава! – восклицал он. – Сегодня мне улыбнулась слава!
– Слава? – повторял далёкий голос его школы. – Разве люди воспитанные могут в чём-то отличаться?
– Меня одного боялся Корабельный Повар! – настаивал Крюк. – А Корабельного Повара боялся даже Флинт.
– Флинт? Корабельный Повар? – звучал убийственный ответ. – Разве они учились в нашей школе?
Больше всего капитана мучила мысль: разве человек воспитанный думает о воспитанности?
Эта мысль терзала его беспрестанно. Она впивалась в него, словно железный коготь, и пот градом катил по его бледному лицу и заливал камзол. Снова и снова он отирал лицо рукавом, но остановить этот поток было невозможно.
О нет, не завидуй Крюку!
Внезапно его коснулось предчувствие ранней кончины. Может быть, это ужасная клятва Питера взошла на его корабль? Его охватило мрачное желание произнести, пока ещё было время, предсмертную речь.
– Было бы лучше для Крюка, – вскричал он, – если бы у него было меньше тщеславия!
Только в самые чёрные для себя часы он говорил о себе как о постороннем:
– Меня не любят дети!
Как странно, что он вдруг подумал о том, что раньше его никогда не волновало, – может, стук швейной машинки навёл его на эти мысли? И долго он бормотал что-то про себя, уставившись на Неряху, который мирно строчил в полной уверенности, что его боятся все дети.
Боятся! Боятся Неряху! Да они уже все успели его полюбить (конечно, я говорю о тех, кто находился в ту ночь на борту пиратского корабля). Он наговорил им ужасных вещей и бил их – бил ладонью, потому что кулаком он бить не мог, но они ещё сильнее привязались к нему за это. Майкл уже примерил его очки.
Сказать бедному Неряхе, что детям он очень нравится! Крюку не терпелось это сделать, но это было бы слишком жестоко. Снова и снова он возвращался мыслями к этой тайне: почему им так нравится Неряха? Так ищейка, напав на след, ни за что не оставляет его. Если Неряха так всем нравится – то почему? Внезапно Крюку показалось, что он нашёл ответ на этот вопрос. Это было ужасно! Как?
Неужели потому, что Неряха воспитанный и сам того не подозревает, что, как известно, и есть настоящая воспитанность.
Крюк вспомнил: чтобы предложили твою кандидатуру в общество «Поп», нужно доказать, что ты и не подозреваешь о том, что ты человек воспитанный.
С криком ярости он занёс свой железный крюк над головой Неряхи, но вдруг остановился. Его удержала внезапная мысль:
– Убить человека только за то, что он хорошо воспитан?
И голос далёкой школы тут же ответил:
– Воспитанные люди так не поступают!
Несчастный Крюк почувствовал, что силы оставили его, и, словно срезанный цветок, он упал на палубу.
Верные его псы решили, что он на время выбыл из игры, мгновение – и дисциплины как не бывало: они пустились в такой буйный пляс, что он тут же вскочил на ноги, словно на него вылили ведро ледяной воды. Во всём его облике не было и следа недавней слабости.
– А ну молчать, подлые псы! – крикнул он. – А не то проколю вас якорем!
Все тут же смолкли.
– Заковали вы детей в цепи, чтобы не улетели?
– Да, капитан.
– Тогда тащите их на палубу!
Несчастных пленников приволокли из трюма, всех, кроме Венди, и выстроили в ряд перед Крюком. Казалось, он их не замечал. Он сидел развалясь с колодой карт в руках, мыча себе под нос обрывки какой-то грубой песни (впрочем, отказать ему в музыкальности было бы несправедливо). Сигара у него во рту время от времени разгоралась, бросая зловещий отблеск на его лицо.
– Слушайте меня, храбрецы! – произнёс он наконец решительно. – Шестерых из вас сегодня ночью я отправлю по доске в море. Двоих оставлю. Мне нужны юнги. Кто будет у меня юнгой?
Когда мальчиков выводили из трюма, Венди сказала им: «Постарайтесь без нужды не раздражать его». И вот Шалун вежливо выступил вперёд. Ему претила мысль о службе под началом Крюка, но он чутьём понимал, что лучше свалить за это вину на кого-нибудь отсутствующего; и хотя он не отличался особым умом, всё же знал, что только матери всегда готовы принять вину на себя. Это знают все дети – и относятся к матери свысока, без конца пользуясь при этом её слабостью.
Шалун решил быть благоразумным и сказал:
– Видите ли, сэр, наверно, моя мама не захочет, чтоб я был пиратом. А твоя, Малыш?
И он подмигнул Малышу, и тот тут же сокрушённо произнёс (можно было подумать, что он глубоко сожалеет об этом):
– Наверно, и моя не захочет, чтобы я был пиратом. А твоя, Близнец?
– Нет, наверно, – ответил, не задумываясь, первый Близнец. – А твоя, Задавака?
– Заткните им глотки! – рявкнул Крюк.
И их оттащили в сторону.
– Ну а ты, парень? – сказал Крюк, обращаясь к Джону. – Похоже, что ты не трус. Разве тебе никогда не хотелось стать пиратом, храбрец?
Нужно тебе сказать, что Джон и вправду нет-нет да и мечтал об этом, особенно на уроках арифметики; его поразило, что Крюк обратился именно к нему.
– Да, я подумывал об этом, – признался он. – Мне хотелось, чтобы меня звали Джек Кровавая Рука.
– Молодец! Хорошее имечко! Так мы и будем тебя звать, если ты пойдёшь ко мне юнгой, храбрец.
– Что ты на это скажешь, Майкл? – спросил Джон.
– А меня как будете звать? – спросил Майкл.
– Джо Чёрная Борода!
Майкл заколебался – и немудрёно!
– Ну как, Джон?
Он хотел, чтобы решение принял Джон, ну а Джон, конечно, хотел, чтобы решение принял Майкл.
– А мы останемся верными подданными Короля? – спросил Джон.
– Ну нет! – прошипел Крюк сквозь зубы. – Вы должны будете принести присягу: «Долой Короля!»
Возможно, Джон вёл себя до того не слишком хорошо, но тут он не сплоховал.
– Тогда я отказываюсь! – крикнул он, стукнув кулаком по пороховой бочке прямо под носом у Крюка.
– И я отказываюсь! – подхватил Майкл.
– Британия – владычица морей! – взвизгнул Задира.
Разъярённые пираты надавали им зуботычин, а Крюк прорычал:
– Вы сами подписали себе приговор! Ведите наверх их мать! Готовьте доску!
Увидав, что Билл Джукс и Чекко тащат роковую доску, мальчишки побледнели. Не забывай, ведь они ещё маленькие. Но когда на палубу вывели Венди, они постарались принять бодрый вид.
Я никогда не смогу тебе описать, до чего Венди презирала
