— Любишь врага? Этому Он тебя научил? От Него и ходишь ко мне, спасаешь? Нет, Энра, того не спасешь, кто сам не хочет спастись. Ты погиб за то, что любил: дай же и мне погибнуть за то, что я люблю, — за мир, не тот, а этот, за эту жизнь, — живую рыбу, а не тухлую. Мир уже смердит от Него, и еще засмердит так, что в собственном смраде задохнется. Лжет Он, что мир убивает Его; Он сам убивает мир. Сыном Божьим назвал Себя для того, чтобы убить Сына истинного — мир… Знаю, трудно идти против Него. Пусть трудно, я не ищу легкого. Я первый восстал на Него, но не последний. Будут такие, как я, когда Он придет; Его убьют и дело Его уничтожат; сами погибнут, но мир спасут. Так будет, Энра!
Опять помолчал и вдруг улыбнулся, как давеча, в Мару-Атону, когда, глядя на Макину березку, вспомнил Дио.
— Что это, какой ты сегодня живой, никогда еще не был таким! Вижу каждую складку одежды твоей: вон как мелко в переднике сплоены; хороши у вас плоильщики! Вон царская змейка на лбу; царство здесь отверг, а там принял? Каждую морщинку вижу в лице: вон милые, детские, около губ — твоя улыбка, Энра. Я так ее любил, да и сейчас люблю. Энра, Энра, ты знаешь, что я тебя люблю? Помолодел, похорошел. А что же Дио? С тобой? Ну, прости, не буду… Да, весь живой — живее быть нельзя. А ведь я знаю, что тебя нет, что ты мой сон… Прощай, Энра, я тебя в последний раз вижу. Я от Него хочу уйти. Думаешь, нельзя? Он всегда, везде, — от Него не уйдешь?.. Ну, поживем, умрем — увидим. Ты многого не знаешь, Энра: ты мудр, как бог, но не умен. Помнишь, ты сам говорил: «Мудрость уже не ум»… Да, чуть не забыл. Вот перстень, помнишь его? Возьми же на память… А-а, смеешься! Понял? Да, испытать тебя хочу: если перстня у меня на руке не будет, когда проснусь, — значит, ты есть; а если будет — тебя нет. Ну что ж, возьмешь?
Тот, кто сидел перед ним, протянул руку к нему, страшно знакомую, прекрасную, с тем же, как в лице, выраженьем, детски жалобным, с голубыми, под смуглой кожей, сквозящими жилками, такими живыми, что казалось, в них льется живая, теплая, красная кровь. Вот и средний палец, чуть-чуть отставленный, чтобы легче было надеть перстень, и ноготок на нем смугло-розовый, с белой дужкой внизу.
«Если прикоснусь к этой руке, умру от ужаса», — подумал Мерира, и словно кто-то провел по спине его льдом. Но прикоснулся, надел перстень, почувствовал твердую, сквозь мягкое тело, косточку пальца, и ужаса не было, а было только желание знать: что это? кто это?
Вдруг взял его руку в свою: сухая, теплая, мягкая — живая, живая!
— Ты есть? Ты есть? Богом живым заклинаю, скажи, есть ли ты? — закричал он так, как будто с этим криком душа вылетала из тела.
…Очнулся, увидел перед собой пустое кресло и рядом с ним стоявшего на коленях Иссахара. Глядя на кресло, он весь дрожал и стучал зубами так, что Мерира слышал этот стук.
— Что ты, Пархатый, чего испугался?
Иссахар ничего не ответил и продолжал глядеть на кресло, стуча зубами.
— Он здесь был, — прошептал наконец, обернувшись к Мерире.
— Кто был здесь?
— Царь Ахенатон.
— Ты его видел?
«Нет», — хотел ответить Иссахар, но точно не он сам, а кто-то за него ответил:
— Видел!
И только что это сказал, он поверил этому так, как будто в самом деле видел.
— Слышал его?
— Слышал.
— Что ж он говорил?
— Что Сын к тебе придет.
— А еще что?
— Еще о перстне. Ты дал ему перстень, чтобы испытать.
— И он взял?
— Взял.
— А это что? — спросил Мерира, показав ему перстень на руке своей, и усмехнулся. — Ты слышал то, что я бредил, — вот и все чудо!
Долго, молча Иссахар глядел на перстень с таким же ужасом, как давеча на пустое кресло. Вдруг поднял глаза на Мериру и воскликнул:
— Он здесь был! Он здесь был!
— Да, был. Я тоже думаю, что здесь Кто-то был, — ответил Мерира тихо, как будто задумчиво, и перестал усмехаться.
Помолчал, встал и проговорил:
— Ну, пойдем, пора, солнце скоро взойдет.
X
Солнце еще не всходило, но уже порозовело небо с утреннею звездою, лучезарною, как маленькое солнце, когда Мерира с Иссахаром взошли по наружной лестнице Атонова храма на плоскую крышу-помост, где возвышался великий жертвенник Солнца, уцелевший от разрушенья; только златосеребряный диск Атона был сорван с него и стенное изваянье царя Ахенатона разбито вдребезги. Здесь возносились некогда славословья Атону, а теперь должно было совершиться служение Амону, с торжественным проклятьем Извергу.
Гор, в сонме жрецов, встретил Мериру. Все изумились, увидев с ним Изку Пархатого.
— Ступайте все, — сказал Мерира жрецам, взял Гора за руку, отвел его в сторону, заглянул ему в лицо и спросил: — Любишь ли ты меня, сын мой?
— Зачем спрашиваешь, отец? Знаешь сам, что люблю.
— Сделай же, о чем попрошу.
— Говори, я слушаю.
— Изеркера пальцем не тронь, отпусти его; что бы ни случилось, помни: он невинен. Отпусти и всех, кого под стражу взял. Сделаешь?
— Сделаю.
— Клянись.
— Солнца да не увижу в вечности, если не сделаю!
— Господь да наградит тебя, сын мой, — сказал Мерира, обнял его и поцеловал. — А теперь ступай!
Гор взглянул на Иссахара и хотел что-то спросить, но Мерира нахмурился и повторил:
— Ступай!
Гор испугался так же, как вчера, в Мару-Атону, и так же послушался, молча повернулся, пошел. Но, спускаясь по наружной лестнице храма, остановился так, чтобы его не видно было с крыши и чтобы самому видеть все, что на ней происходит. Сонм жрецов стоял внизу, на первой площадке лестницы, а еще ниже — воины-телохранители.
— Петь Атону службу умеешь? — спросил Мерира Иссахара, когда они остались одни.
— Умею.
Подошли к малому жертвеннику у подножья великого. Белая пыль алебастра от разбитого изваянья царя Ахенатона хрустела у них под ногами, как снег.
Все было готово к богослуженью: жертвенник убран цветами, и на нем курился фимиам.
Мерира стал перед жертвенником, лицом к востоку, где в мглистом ущельи Аравийских гор уже вспыхнул рдяный уголь солнца. Иссахар стал против него.
— Бог Атон есть Бог единый, и нет иного, кроме Него! — возгласил Мерира.
— Славить иду лучи твои, живой Атон, единый вечный Бог! — ответил Иссахар.
— Всем вам, роды пришедшие, роды грядущие, возвещаю путь жизни: Богу Атону воздайте хвалу, Богу живому, и живы будете! — возгласил опять Мерира, и Иссахар ответил:
— Хвала тебе, живой Атон, небеса сотворивший и тайны небес! Ты — в небесах, а на земле — твой сын, Ахенатон Уаэнра!
— Естество твое, Уаэнра, естество солнечное, — возгласили оба вместе. — Плоть твоя — свет солнечный, члены твои — лучи прекрасные. Воистину, из Солнца исшел ты, как дитя из чрева матери. Солнце восходит на небе и радуется сыну своему на земле!
Солнце всходило и освещало жертвенник. Мерира поднял чашу возлияния и медленно, каплю за каплей, лил на раскаленные угли густое, красное, как живая кровь, вино.
— Господи! — возгласил он таким потрясающим голосом, что Иссахар опять задрожал, как давеча, когда, глядя на пустое кресло, видел Невидимого. — Господи! Прежде сложения мира открыл Ты волю Свою Сыну Своему, вечно сущему. Ты, Отец, в сердце Его, и никто Тебя не знает, — знает только Он, Твой Сын!
Потом, обернувшись спиной к Иссахару, налил нового вина в чашу, поставил ее на жертвенный стол, вынул из-за пазухи письмо, положил его тут же на стол, снял перстень с руки, поднял карбункул, высыпал яд в чашу, взял ее в руки, опять обернулся лицом к солнцу и воскликнул трижды, тихим, как будто далеким, голосом:
— Слава Солнцу, Сыну грядущему!
Иссахар упал на колени и закрыл лицо руками: вдруг показалось ему, что Мерира видит Грядущего.
Тот поднес чашу к губам, выпил ее всю до дна, уронил, протянул руки к солнцу и, с тихим криком:
— Он! Он! — упал на помост, как падает человек, пораженный молнией.
Гор кинулся к нему, склонился над ним, закричал:
— Отец!
Но, заглянув в лицо его, понял, что он уже мертв.
Люди сбежались на крики Гора и схватили Иссахара, думая, что он — убийца. Но кто-то подал Гору письмо. Он распечатал его и прочел:
«Я, Мерира, сын Нехтанеба, великий жрец Атона, Бога живого, единого, убиваю себя за то, что хотел убить Праведника. Жив Ахенатон Уаэнра, Радость-Солнца, Сын-Солнца-Единственный!»
Гор исполнил волю умершего: отпустил Иссахара. Когда тот пошел, все расступились перед ним, так чудно и страшно было лицо его.
Он подошел к самому краю помоста, протянул руки к восходившему солнцу и воскликнул так, как будто знал, что голос его будет услышан до самого края земли:
— Так говорит Господь Бог Саваоф, Бог Израиля: от Египта воззову Я Сына Моего. Я посылаю Ангела Моего, и внезапно придет в храм Свой Господь, Которого вы ищете, и Ангел завета, Которого вы желаете. Вот Он идет!
