Полчаса спустя, когда до вершины мне оставалось каких-то десять метров по высоте, я остановился. Чудом миновавший меня несчастный случай никак не шел из головы. Я не удосужился даже сменить тяжелые альпинистские ботинки на скальные туфли и сделать второй подход к вершине. С меня было достаточно. Я прекратил восхождение и отправился вниз весьма дурацким путем, по южной стене Нидл. Мне пришлось метаться между четырьмя зазубренными скальными контрфорсами и промежуточными полками, натыкаясь на спусковые петли, которые явственно демонстрировали, что я был не первый, кто сбежал, не закончив траверса. Пока я не спустился до 4000 метров — до ровного места — и не встал твердо на ноги, меня обуревали отчаяние и острое сожаление о том, что я не могу позволить себе роскошь спуска дюльфером. Вернувшись к пикапу, я включил любимый диск «Пинк Флойд» и несколько раз прокрутил песню «Бесстрашный».[64] Я пел вместе с группой, и первые слова песни врезались мне в мозг: «Говорят, что гора слишком крута для восхождения. Взойди на нее». Гора Крестон-Нидл отбила мою атаку, но, вдохновленный музыкой, я вернулся на следующее утро и сделал эту вершину. Глядя сверху вниз на высшую точку, достигнутую днем раньше, всего в нескольких метрах от вершины, я думал, насколько хрупкая это материя — уверенность в себе, насколько тонка связь между телом и разумом в непредвиденных ситуациях. Единственное, чего я не понял в тот раз, — что если камень летит тебе на голову, не всегда стоит отбивать его руками.
В моей душе зашевелилось нечто невесомое, и я понимаю, что настало время помолиться. Я еще не делал этого здесь. Сейчас я готов. Я закрываю глаза, кладу левую кисть на валун и прижимаюсь к ней лбом:
— Боже, я обращаюсь к Тебе за советом. Я попался в ловушку здесь, в каньоне Блю-Джон… Ты, вероятно, об этом уже знаешь. Так вот, я не знаю, что мне делать. Я попробовал все, что только смог придумать. И сейчас мне очень нужны новые идеи. Если я должен продолжать что-то из того, что уже попробовал, — ампутировать руку или двигать валун, — дай мне знак.
Подождав с минуту, я медленно поднимаю голову, пока в поисках ответа не упираюсь взглядом в бледное сумеречное небо. И сам удивляюсь тому, что какой-то частью сознания ожидаю наглядной подсказки, позволившей бы мне решить дилемму. Я ловлю себя на том, что внимательно разглядываю каменные стены, будто ищу какие-нибудь начертанные сверхъестественной силой иероглифы. Разумеется, ничего нет. Никакого метафизического совета, никакого Божественного предписания на песчанике. А что я хотел увидеть? Вихрь в облаках, который назвал бы мне день и время, когда придет помощь? Петроглиф, изображающий человека с ножом? Измученным сознанием пытаясь скрыть разочарование, я снова начинаю молиться, и сарказм пропитывает каждое слово.
— Ладно, Бог. Похоже, Ты слишком занят, так что… Дьявол, если ты слышишь меня, то знай: я тут и мне нужна помощь. Я отдам тебе свою руку, свою душу, все, что захочешь, только вытащи меня отсюда. Если хочешь, я навсегда брошу восхождения, только укажи мне путь, как выбраться отсюда.
Я замолкаю и тяжело вздыхаю. В моей шутке нет ничего смешного, но я рад, что не оставляю попыток хоть как-то развлечь себя.
Может быть, это испытание, урок, думаю я. Может быть, как только я усвою этот урок, смогу освободиться? Что же я должен понять?
Я начинаю думать о том, чему не раз учил меня аспенский друг Роб Купер. Когда Роб говорит на философские темы, он не тратит лишних слов, предпочитает высказываться коротко и емко. Как правило, наши споры начинались с того, что я рассказывал ему об очередном приключении, и Роб ни с того ни с сего выдавал одну и ту же свою любимую максиму: «Важно не то, что ты делаешь, Арон, важно — что ты есть сам по себе». Выбитый из колеи, я минут десять пытался выяснить, что же он имел в виду. Но в ответ Роб повторял свою аксиому, и в итоге, так его и не поняв, я пытался доказать обратное. Я считал, что мы определяем сами себя своими действиями. В действии мы обретаем идентификацию. Ты ничто, если ты ничего не делаешь. Даже наши тела принимают ту или иную форму в зависимости от того, какой образ жизни мы ведем. Я никогда до конца не понимал, что хочет сказать Роб. Но сколько бы мы ни спорили, мне никогда не удавалось его переубедить.
Наверное, искаженная перспектива моего взгляда из глубины каньона позволяет мне взглянуть на суждения Роба с другой точки зрения, под другим углом. Думая о его словах, я начинаю что-то понимать: мои рассказы о приключениях говорили Робу о невысказанной потребности в одобрении моих поступков, моего образа жизни. Своим ответом он старался скорее подбодрить меня, чем бросить мне вызов, и говорил о том, что ему попросту не важно, чего мне удалось достичь. Он ценил меня как друга за то, каким человеком я был — как личность, а не как альпинист, лыжник, турист. Мое ответное замешательство — лишь подтверждение его правоты. Я оборонялся, поскольку хотел, чтобы он уважал меня за мои успехи; я совершенно зациклился на достигаемых целях, в ущерб самому процессу достижения. Роб, как и все, кто дорог мне в этой жизни, может либо уважать меня за то, каков я есть, — и за то, как я обращаюсь с другими, — либо нет. Мое пристрастие к риску, мои приключения никак не меняют для него мою ценность как друга. Ха! Наконец-то я это понял! Неужели это и есть тот самый урок, который я должен был здесь усвоить?
Ну, Арон, если бы это был тот самый урок, то сейчас, вот прямо сейчас камень должен был бы расколоться пополам и самым безобидным образом упасть в песок… вот-вот… прямо сейчас. Ну и?..
Ничего такого, разумеется, не происходит. Еще секунд тридцать я жду чуда, но — увы. Наверное, это небольшое озарение было просто возможностью выплеснуть какие-то эмоции, чтобы немного облегчить изнуренный разум. Я понимаю, что пойман в капкан не потому, что должен дождаться просветления, а потому, что большой камень зажал мою правую руку. А насколько вообще тяжел этот валун? Он, несомненно, тяжелее, чем я думал вначале, очень тяжелый, но ведь мне удалось вчера чуть-чуть подвинуть его. Значит, он весит не больше сотни килограммов, иначе я вообще никак не смог бы его сдвинуть. Если я сделаю полиспаст с соотношением 6: 1, то смещу валун своим весом, даже если половина усилий будет потеряна на трение. Но сейчас уже вечер, поздно для того, чтобы переделывать полиспаст. Большую часть кусков стропы я использую для того, чтобы сохранить тепло конечностей, и не могу позволить себе остаться без веревочной обмотки, какой бы хлипкой ни была созданная ею изоляция.
Ночь врывается в каньон, черное небо заполняет всю окружающую пустоту. Я закрываю глаза, загадываю желание и даю волю своему воображению. Ветер подхватывает меня и тащит вверх на крутой приливной волне темноты, я позволяю ей нести меня, как черного ворона, над пустыней, и эта волна расчищает мне путь, я лечу в абсолютной пустоте. Взлетаю над бесплодными холмами, оставляю внизу коричневое плато, подпоясанную пряжкой Скалистых гор мантию Центральной Юты. Несусь на запад вдоль Грейт-Бейзин и холодных черных гор Сьерра-Невады, лечу над землей, на которой не видно ни одного огонька, — землей, демонстрирующей фокус мгновенной цветовой трансформации, как только я отменяю закат и догоняю день где-то над побережьем Тихого океана.
