Что за?.. Откуда это взялось? Почему я не увидел его раньше? Смогу ли я подняться на него? Может, стоит спуститься?
Я не хотел рисковать и спускаться кулуаром — кто его знает, будет ли продолжаться бомбардировка, — и не мог позволить себе потерять время на вторую попытку восхождения, уже по снежному склону. На высоте 4150 метров я должен оказаться до того, как солнце осветит стены, то есть в ближайшие два часа. Потратив полчаса на возвращение, в график я уже явно не впишусь. Если я хочу уложиться в день, я должен преодолеть этот ледопад без специализированного снаряжения для ледолазания, только с ледорубом и обычными мягкими кошками.[61] Я вбивал передние зубья кошек в ледяную корку и махал своим длинным ледорубом так же, как работают коротким ледовым молотком. Клюв ледоруба вбивался у меня по третий зубец. На скальной стенке слева были небольшие полочки, трещины шириной в палец и небольшие зацепы для рук. К тому же эта левая стенка составляла прямой угол со льдом, что позволяло мне применять каминную технику. Упираясь в стены, я гораздо глубже вбивал зубья правой кошки в лед. Мне удалось, используя эту базовую технику, пролезть две трехметровые ступени на скальной стенке. Пытаясь не замечать смертельную пустоту подо мной, я пролез еще три метра и достиг верхней части ледового участка. Почти победа — но справа от меня был теперь кусок замерзшей земли, оголенный прошедшими по кулуару лавинами. Пятисантиметровая трещина оказалась очень кстати, в нее я смог устойчиво поставить передние зубья левой кошки. Выпрямленная правая нога была хорошо вбита в ледопад зубьями кошек, но скальная стенка слева исчезла, оставив меня без зацепок для рук. Я застрял.
Попытка спуститься обратно во внутренний угол со смешанным скально-ледовым рельефом окончилась бы падением и смертью. Я не мог вернуться назад, я не мог оставаться на месте. Я должен был идти наверх, каким бы невозможным это ни представлялось. Выдернув ледоруб из последнего участка льда, я жестко вбил его в примороженную землю чуть выше замерзшей травяной кочки. Я не мог держаться левой рукой за зацепку на скале — мои перчатки были слишком скользкими, но я с замиранием сердца надеялся, что эта замерзшая грязь удержит мой вес. Тут зубья кошек левой ноги выдернулись из трещины, и я бросил правую руку на головку ледоруба. Земля удержала ледоруб, но положение было отчаянное; если бы ледоруб выскочил, когда моя нога соскользнула, я уже валялся бы мертвый у подножия кулуара.
Я вытянул шею налево, ухватил манжету левой перчатки зубами и оголил руку. Оставив перчатку болтаться на веревочке, обхватил пальцами скальный выступ и начал подтягиваться на обеих руках, пристально глядя на ледоруб, воткнутый в землю. Это было так же трудно, как любое движение на скале категории 5.8[62] из тех, что я когда-либо делал, и, таким образом, это был самый трудный шаг, на который я когда-либо решался в своих соло-восхождениях. Если еще учесть высоту над уровнем моря, удаленность и то, что дело происходило над пропастью и в темноте, понятно, почему меня трясло и почему на первом же ровном месте, которое я нашел, мое тело отказалось работать. Я вспотел, хоть выжимай, но все, чем я мог помочь организму, — это сжевать пакет с энергетическим гелем. Потом я потянулся за левой перчаткой, которая должна была висеть на веревочке, но не нашел ее.
Ну да! Утром же я забыл накинуть веревочку от перчатки на руку. А когда только что сорвал левую перчатку, то просто кинул ее вниз, к началу кулуара. Черт! Черт! Черт! Я опять подумал, не стоит ли спуститься, но это означало бы отказаться от восхождения только для того, чтобы подобрать перчатку. Могу ли я пойти на риск нового обморожения? Конечно нет. Но я взял с собой запасные внутренние перчатки, чтобы не повторилось такого обледенения, как на пике Кэпитол. Я снял правую внешнюю перчатку, вывернул ее наизнанку и надел поверх запасной внутренней левой. А на правую руку надел запасную внутреннюю перчатку поверх уже надетой. Итак, я опять нормально экипирован.
Отлично, Арон, остальное по сравнению с тем, что ты уже сделал, должно показаться ерундой.
Следующие два часа, которые мне понадобились, чтобы набрать последние 700 метров и выйти к верхней части кулуара, сердце мое билось как бешеное. Мне нужно было выбраться в верхнюю часть кулуара до того, как солнце начнет освещать склоны, появившись из-за вершины пика Пирамид, расположенного в пяти километрах к востоку. Тень Марун-Беллз лежала от середины склона до горизонта, где горы Сноумасс и Кэпитол уже окрасились первыми лучами солнца среди тяжелого черного неба. Небольшая награда за утомительное восхождение — и первый зимний рассвет, который я встретил недалеко от вершины четырнадцатитысячника. Я устроил себе долгий отдых, пополнив силы батончиками и водой, а затем начал подниматься по плите четвертой категории сложности и по снежному полю к вершине Южный Марун, которой достиг с веселым гиканьем в четверть девятого утра. Через час я был на седловине над Белл-Корд и готов к восхождению на пик Северный Марун. Гребень между вершинами Беллз — один из четырех самых сложных в техническом отношении траверсов на всех колорадских четырнадцатитысячниках. Остальные три траверса (Бланка — Литтл-Беар, Вильсон — Эль-Дьенте и Крестон — Крестон-Нидл) я уже ходил, правда летом. Траверс от Южного Маруна к Северному должен был стать первым на моем счету сложным зимним траверсом из этой четверки. Попав в глубокий сыпучий снег на западной части южного гребня пика Северный Марун, я двинулся к снежным грибам на верхушке гребня. Потом прокопал туннель через двухметровую снежную подушку, чтобы закрепиться на скале и достаточно быстро выйти к вершине. Редко на какой горе я испытывал такой прилив радости и энтузиазма, как на вершине Северного Маруна. В безумной радости я кричал и размахивал ледорубом — сделал сорок пятое зимнее соло на четырнадцатитысячник и все вершины в хребте Элк, я прошел исключительно сложный траверс гребня Марун-Беллз. Это был последний четырнадцатитысячник, на который нужно было идти по технически очень сложному маршруту. Повернувшись на юг, я увидел цепочку моих следов, вьющуюся между сюрреалистического вида снежными препятствиями на гребне.
К верхней части седла у начала Белл-Корд я вернулся в полдень, радуясь, что восхождение идет точно как запланировано. Я буквально сбежал километр по высоте до своего лагеря и подобрал перчатку в снегу под тем «коротким» кулуаром. Весь спуск занял сорок пять минут.
Во время спуска я вспоминал, как в первый раз поднимался на оба пика Марун-Беллз. Это было 2 июля 2002 года, я шел на гору в компании друзей и лучших напарников — Марка ван Экхута и Джейсона Хэлладея. Мы взошли на Северный Марун, траверсировали на Южный и спустились по размякшим ледяным полям, где текли ручьи, затем по кулуару на Восточной стене. Все восхождение заняло у нас пятнадцать часов. Несмотря на кривой спуск, я помню момент, когда мы слезли по лиловому скальному выходу на покрытое желтыми лишайниками седло в верхней части кулуара Белл-Корд. Тогда я посмотрел на запад и увидел бархатную зелень котловины Фраверт; цвета были настолько сочными, что мне чудился запах леса. Я ощущал красоту так сильно, как не ощущал до этого никогда в жизни. Тогда я четко понял для себя две вещи: во-первых, я обязательно вернусь в котловину Фраверт, чтобы вблизи увидеть эту красоту; во-вторых, в один прекрасный день назову Аспен своим домом. Если бы тогда мне пришла в голову идея о зимнем траверсе Марун-Беллз, я бы отверг ее как безумную. И все же я это сделал, причем дважды за один день, и зимой на пять часов быстрее, чем летом.
