с товарищами да Марту свою берег… Хорошая она баба – легкая, незлобивая, такая, знаете, с пониманием и с полетом.
– Была.
– Что была? – не понял Никодим.
– Была хорошая.
– Вот как… – присвистнул Никодим. – Значит, и ее вместе с ним?
– Нет, она умерла своей смертью за месяц до убийства Полякова.
Со стороны калитки послышался надрывный всхлип давно не смазанных петель.
– Все так сложилось потому, что к Ромке подключился демон! – К монитору снова приблизились сложенные трубочкой губы.
«Ну все, Остапа понесло…» – с неприязнью подумала Варвара Сергеевна.
– Бывает, в человека входит лярва и начинает им управлять. Лярв много там, где много смерти и много греха. Мы, боевые менты, всегда были в зоне риска. Пока на пенсию не вышел, я о таких простых вещах не думал. А теперь, – Никодим распахнул ворот халата и толстым розовым пальцем ткнул в православный крест на безволосой, похожей на застывший студень груди, – теперь понял: других обмануть можно, себя обмануть можно, а природу обмануть нельзя. – Он перевел палец на потолок. – Его обмануть нельзя… У Ромки глаза стали рыбьи… Слышите меня? Когда он ушел из отдела, у него стали рыбьи глаза – безжизненные, злые. Говорю вам, его погубила лярва.
Скрип гравия под ногами шагающих от калитки становился все громче, и Самоварова, не видя смысла в дальнейшем разговоре, наскоро простилась с Тушинским.
С рыбьими глазами ей доводилось встречаться.
Но на той ее единственной встрече с покойным глаза у него не были рыбьими – они горели живой, настоящей мукой.
16
Ранним утром, пока Тиграна и остальные члены стаи еще спали, Лаврентий и Лапушка уже сидели у кромки воды.
Первым проснулся Лаврентий и осторожно, чтобы не разбудить других собак, прокрался к выходу.
Не успел растянуться и размять затекшие за ночь косточки, как из лаза показалась Лапушка.
– Нужно делать «собаку лицом вниз», – окинув его еще сонным взглядом, нравоучительно сказала она.
Лаврентий, смущаясь ее присутствия, отошел поближе к воде, но слишком близко подходить опасался – безбрежное пространство чудилось ему неведомым зверем-великаном.
За его спиной скрипнули влажные, остывшие за ночь камни.
– Гляди, залетный, и делай как я.
Найдя местечко посуше, Лапушка сначала улеглась на камни, затем встала и, выпрямив лапки и выгнув спинку дугой, склонила мордочку вниз.
При нежном, розоватом свете утра она была еще прекраснее, чем показалось Лаврентию вчера: шелковая светло-рыжая шерстка, бархатные кисточки на длинных лапках, хитрая лисья мордочка и острые ушки с кисточками.
Проигнорировав предложение, Лаврентий принялся гонять вдоль кромки воды.
– «Кис-кис, Лапушка, я в мягких тапушках» [8], – пропел он услышанную по радио дома у бабки песню.
– Дурак же ты, залетный! – Она разогнула спину. – Сущий ребенок. Как тебя сюда от мамки занесло?
Лапушка насмешливо глядела на него своими шоколадными миндалевидными, словно подведенными, как тушью, глазами, что придавало ее задорному взгляду задумчивую глубину.
– Мамка? – переспросил он и вспомнил про лужу крови – свое первое воспоминание о мире: зыбкое, без четких форм, но намертво впечатанное куда-то в самую его глубину.
Он не знал, как это воспоминание связано с мамкой, он даже слова такого – «мамка» – в бабкином доме не слышал, но девушка с остановки часто звонила кому-то, кого пронзительно и виновато называла «мамой».
– А твоя мамка где? – присев и рассматривая стертые в кровь после вчерашней беготни подушечки лап, вместо ответа спросил он.
– Мамка у нас здесь Тиграна. Она и отругает, и пожалеет.
– А она может стать и моей мамкой?
– А что ты умеешь делать? – Лапушка обошла его и, виляя пушистым хвостом, залезла лапами в воду.
– Лаять немного умею. И гоняться за бабочками.
– Ой, – усмехнулась она, – ты только нашим это не говори! Хочешь остаться в стае, скажи, что умеешь открывать носом помойки, делать жалобные глаза и быстро бегать от безумцев.
– А безумцы они кто? – Лаврентий встал и, довольный ее вниманием, размашисто завилял хвостом.
– Те, от кого ты удрал вчера. Они как раз таких дураков, как ты – молодых, крепких и глупых, – отбирают себе на потеху, – подтвердила она вчерашние слова Тиграны. – Их потеха – смерть, – многозначительно добавила Лапушка, вылезла из воды и резво пошла в противоположную от причала сторону.
– Зачем им было меня убивать? – не обращая внимания на жжение в стертых подушечках, поравнялся с ней Лаврентий.
– А зачем они покупают нашего брата за большие деньги, а потом привязывают веревкой к дереву и оставляют в лесу на голодную, мучительную смерть? Зачем стреляют в нас на своих огороженных заборами землях? Зачем держат в четырех стенах, сюсюкают, а потом выкидывают из машин на трассе?
Лаврентий молчал, не веря, что такое бывает в этом солнечном мире, мире, в котором жили бабочки и Лапушка.
Игриво обгоняя друг друга, они ушли уже довольно далеко.
Солнце, показавшись на кремово-розовой полоске горизонта, набирая силу, на глазах увеличивалось в размерах.
Шевельнулась рябая гладь мокрого великана.
Принимая в себя первые лучи солнца, он вдруг принялся шалить, обдавая лапы холодными, задиристыми плевками.
– Ты и правда, залетный, хочешь остаться в стае? Если сбежал из дома, лучше вернись. Бывает, что безумцы на нашем брате срывают свою злость, а потом опомнятся и носятся по городу в слезах…
Лаврентий задумался.
– За мной никто носиться не будет. Бабка с трудом волочит ноги. Она даже падала с сумками у забора.
– А… Так, значит, ты дворовый? А бабка твоя давлением страдает или бухает. Кормила-то хорошо?
– Я забыл, – соврал Лаврентий, чтобы Лапушка не уговаривала его вернуться в ветхий дом, где его явно не ждали. Что такое «давление» и «бухает» он не знал, но, чтобы вызвать сострадание у новой подруги, утвердительно кивнул: – Она страдает давлением и все время бухает.
– Ну, если все так плохо… Тогда слушай правила вольной жизни! Правило номер один: от безумцев всегда, запомни, всегда надо бежать! Они наступают на нас и ловят по трем поводам. Повод первый: отвезти на живодерню и вырвать из нас органы, чтобы не было детей.
– Зачем? – Лаврентий не вполне понимал смысл сказанного, но чувствовал, что смысл этот очень плохой.
– Чтобы уничтожить нас. Из зависти.
– Чему же они завидуют?
– Тому, что мы ближе к раю.
– А почему мы ближе к раю? – Что такое «рай» Лаврентий тоже не знал, но был уверен, что это хорошо известно продолжавшему плевать в них кружевной, мокрой пеной великану.
– Потому что из семи смертных грехов, о которых веками кричат безумцы, мы способны только на один – убийство, и то только тогда, когда есть реальная
