угроза жизни.
– А еще какие поводы?
– Второй повод ты уже знаешь: отловить для потехи. Это бои или стрельба по живым мишеням. Убийство ради удовольствия.
Лаврентий тут же вспомнил голоса тех двоих, в грязных ботинках, и его лапы от ужаса начали подрагивать.
Чтобы Лапушка этого не заметила, он прибавил шагу.
– А еще?
– В самых редких случаях они берут на передержку – забирают на время и ищут постоянного хозяина. На передержку попадают только милашки-одиночки, калеки с грустными, смиренными глазами или те, кто, как ты, удрал из дома. Если ты в стае – на это не рассчитывай, наших стай боятся все безумцы.
– Я был на передержке, – вспомнив про девушку, Лаврентий догадался о значении еще одного нового слова.
– Судя по всему, неудачно. Так чаще всего и бывает. Безумцы – зло. Помни об этом каждую минуту своей вольной жизни. Но мы можем использовать их зло в своих интересах.
– Это как?
– Чтобы добыть еду. Безумцы экономят на всем, чтобы из бедных стать богатыми. Они недоедают и недосыпают, чтобы потом заказывать в ресторанах или набирать в магазинах ненужной еды, которую выбрасывают в помойку.
– Зачем? – удивился Лаврентий и почувствовал, как заныл его пустой желудок.
В последний раз он ел в квартире девушки сухие хрустики с запахом мяса почти сутки назад.
Лапушка взглянула недоуменно:
– Потому что они безумцы! Если хочешь, сегодня пошляемся по городу, многое увидишь сам.
После этих слов подруга горделиво распушила свой мохнатый, похожий на рыжую елочку хвост и задрала к солнцу узкую мордочку.
Лаврентий, искоса на нее поглядывая, не мог налюбоваться – ему мучительно захотелось поймать для нее всех бабочек мира и спеть ей ту музыку, что вновь заиграла в его нутре.
Дойдя до валунов, они развернулись и пошли обратно в сторону причала.
– Как тебя звать-то, залетный? – озорно блеснули на солнце шоколадные глаза.
– Бабка называла Лаврентием.
– Странное имя для дворовой собаки.
– А тебя кто назвал Лапушкой?
– Не знаю, – шевельнула она своими острыми ушками и вздохнула. – Мать или отец, но я их не помню.
Лаврентий не знал, что такое «отец», но, понимая, что это, как «мать» и «мамка», кто-то тоже очень важный, принялся угадывать про себя значение еще одного нового слова.
– Неплохо бы позавтракать, – когда почти дошли до причала, сказала Лапушка.
– Пойдем шляться по городу? – предвкушая радостное приключение, взмахнул хвостом Лаврентий.
17
После поцелуя Агата резко отстранилась и вжалась в спинку кресла.
Поляков чувствовал – она готова была расплакаться.
За окном стремительно стемнело.
– Довези до остановки, через пять минут придет такси.
Она проиграла в этот вечер в основном Ренату и еще, по мелочи, остальным, в общей сложности около двадцати тысяч рублей.
Колеса то и дело попадали в выбоины на проселочной дороге, но Поляков, с трудом удерживая одной рукой баланс, прихватил Агату за локоть.
Она тут же отдернула руку.
– Не веди себя так, пожалуйста. Отмени такси. Я тебя подвезу.
Агата молчала.
– Ты не должна больше ходить в катран, – как только выехали из поселка на трассу, начал Поляков, – не женское это дело. Ты хороший игрок на уровне дачных посиделок, а у нас серьезные люди собираются: не просто, зная правила, рассчитывая на удачу, шлепают картами, они живут этим годами.
– Не должна – кому? Тебе, что ли? – оскалилась Агата.
– Хотя бы и мне, – не зная, что ответить, глухо произнес генерал.
– А с каких таких дров я должна соотносить свои действия с твоими желаниями?
– С тех самых, что ты моя любовница.
Агата, словно ожидая от него подобных слов, вдруг мерзко, как уличная девка, расхохоталась.
– Ну дала баба мужику разок в подворотне, по куражу. Это что, теперь любовью должно называться? «Любовница» же от слова «любовь», не так ли? Это скорее хороший сюжет для порно: еще молодая баба и стареющий, убеленный сединами карточный игрок трахаются на улице.
– Не смей употреблять в разговоре со мной вульгарные слова! – опешил от ее бесстыдства Поляков.
– Ой, извини… – издевалась Агата. – Симпатичная женщина дала в подворотне меланхоличному женатому мужчине, так лучше?!
– Немного, – уже в который раз при общении с ней Полякова накрывало ощущение полной, необъяснимой беспомощности.
– Оступилась женщина разок, с кем не бывает! – не унималась она. – Бес попутал. Любой, даже здравомыслящий человек, может оступиться.
– Попутал, – машинально повторил он за ней. – Мне неловко за свой слишком импульсивный поступок, – зачем-то сморозил Поляков.
Он ожидал от нее нового приступа издевательского смеха, но вместо этого она сказала:
– А вот Алексей Николаевич, никогда не претендовавший и в мыслях даже на подворотню… тем более на подворотню, – с дерзкой усмешкой поправила она себя, – милый, задрюченный женой Алексей Николаевич взял и совершил на днях не импульсивный, но благородный поступок.
– Какой? – руки Полякова, пытаясь унять дрожь, вцепились в руль.
– Ты в прошлую субботу был прав. Я действительно, идя в катран, наскребла где-то денег, точнее – сперла у отца из заначки, я навещала его накануне и осталась ночевать на даче. Представь себе, отец копит на похороны! Муженек мне денег не дает и никогда не давал, мы с ним равноправные партнеры – каждый платит за свои хотелки сам. Все мои подкопленные средства лежат в банке под крошечные годовые проценты. То, что остается, проживаю – плачу за квартиру, покупаю нам с сыном еду и одежду, выхожу в свет. Алексей Николаевич позвонил мне на следующий день и, узнав, что я взяла те деньги у отца, представь себе, весь свой субботний выигрыш отдал мне и еще от себя добавил. Просто так, из гуманизма, – он же знает меня с детства. Я, само собой, обещала, как смогу, отдать.
Поляков едва вписался в поворот.
– Ты вообще здорова? – стиснув зубы, чтобы не перейти на крик, выдавил из себя он. – Сколько тебе лет? Тридцать пять, меньше?!
– Тридцать семь.
– И ты считаешь, что это нормально для взрослой, выдающей себя за самостоятельную, женщины – воровать деньги у отца и брать у Алексея Николаевича?
Скосившись на нее и заметив, как она, вжавшись в кресло, то ли с любопытством, то ли с издевкой поглядывала на него, он нехотя закончил мысль:
– Уж коли на то пошло, ты могла взять деньги у меня.
– С какой стати?
– Потому что я твой любовник.
– Ясно. Давненько, видать, у тебя такого не было, как со мной в тот злосчастный четверг в подворотне. Я так чувствую, тебя замкнуло…
– А ты не это чувствуй! – выдохнул Поляков и резко замолчал.
– А что я должна чувствовать? – безжалостно
