что его это не касается, также как и того, кто о ней говорил. «Любовь всегда нелегальна. Легальная любовь есть любовь умершая. Легальность существует лишь для обыденности, любовь же выходит из обыденности. Когда любовь погружается в обыденность, то она охлаждается и постепенно угасает. Эрос есть сфера беззаконная», — пишет Бердяев.
По мнению Бердяева, мир вообще не должен знать о любви двоих; в институте брака он видит «бесстыдство обнаружения» для общества того, что должно быть скрыто от посторонних взоров. Он признается, что всегда испытывал некую неловкость, глядя на мужа и жену, как будто подсмотрел что-то интимное. «Социализация пола и любви есть один из самых отталкивающих процессов человеческой истории, он калечит человеческую жизнь и причиняет неисчислимые страдания. Семья есть необходимый социальный институт и подчинена тем же законам, что и государство, хозяйство и прочее», — считает Бердяев. По его мнению, семья, связанная хозяйственным строем, имеет мало отношения к любви. Он видит элементы рабства, присущие любому семейному укладу, расценивает семью как иерархическое учреждение, основанное на господстве и подчинении. Социализация любви, по Бердяеву, означает ее подавление; он не видит в браке никакого таинства. «Но подлинным таинством должно было бы быть признано таинство подлинной любви. Это таинство не поддается никакому социальному выражению, никакой рационализации».
Общество, утверждает Бердяев, низвергает любовь, то есть враждебно настроено по отношению к любящим в высшем смысле этого слова. Вот почему мировая литература защищает права и достоинство любви, причем любви именно свободной, не социализированной. Бердяев сообщает, что, несмотря на свою большую любовь к Л. Толстому, он враждебно относится к идее, заложенной в основе его романа «Анна Каренина». Философ не считает преступной любовь Анны и Вронского; преступными, по его мнению, являются брачные отношения Анны и Каренина. Постановка вопроса о разводе, принятая в обществе, кажется Бердяеву поверхностной: «Настоящий вопрос не в праве на развод, который, конечно, должен быть признан, а в обязанности развода при прекращении любви. Продолжение брака, когда любви нет, безнравственно, только любовь все оправдывает, любовь-эрос и любовь-жалость».
Стоит ли сохранять брак ради детей? Бердяев считает этот вопрос очень важным; он склоняется к мысли, что отсутствие любви между родителями плохо сказывается на детях. Философ понимает, что такая точка зрения может быть признана асоциальной и опасной, но это его нисколько не смущает, даже радует: «Если социализация хозяйства желательна и справедлива, то социализация самого человека, которая происходила во всю историю, есть источник рабства и духовно реакционна».
Несмотря на то, что Бердяев считает роман «Что делать?» художественно бездарным произведением, основанным, по его словам, на жалкой и беспомощной философии, в социальном и этическом плане он полностью соглашается с автором: «Чернышевский свято прав и человечен в своей проповеди свободы человеческих чувств и в своей борьбе против власти ревности в человеческих отношениях». Ревность, по мнению Бердяева, есть тирания человека человеком. Особенно отвратительной он считает женскую ревность, превращающую женщину в фурию. Женская и мужская любовь, считает Бердяев, вообще несоизмерима по требованиям и ожиданиям: «Мужская любовь частична, она не захватывает всего существа. Женская любовь более целостна. Женщина легко делается одержима. В этом смертельная опасность женской любви. И всегда есть несоответствие с идеальным женским образом. В женской любви есть магия, но она деспотична. Образ женской красоты часто бывает обманным. Женщины лживее мужчин, ложь есть самозащита, выработанная историческим бесправием женщины со времен победы патриархата-над матриархатом. Но женская любовь может подниматься до необычайной высоты».
Уже говорилось о том, что Бердяев воспринимает любовь, как выход из обыденности, для многих людей, может быть, единственный. Причем таким «прорывом в бесконечность» он считает начало любви, поскольку в своем развитии она легко переходит во власть обыденного. «В любви есть бесконечность, но есть и конечность, ограничивающая эту бесконечность… В ней есть проникновение в красоту лица другого, видение лица в Боге, победа над уродством, торжествующим в падшем мире. Но любовь не обладает способностью к развитию в этом мире». По Бердяеву, если нет соединения любви-эроса и любви-жалости, результаты могут быть мучительными. Эрос сам по себе жесток, он должен смягчаться жалостью. Безжалостная любовь, считает философ, отвратительна, а жизнь эротическая, за вычетом отдельных мгновений, — самая печальная сторона жизни. «Любви присущ глубокий внутренний трагизм, и не случайно любовь связана со смертью», Любовь, с точки зрения Бердяева, не знает исполнившихся надежд. Он признает, что можно иногда встретить сравнительно счастливую семейную жизнь, но так или иначе это — счастливая обыденность.
Еще одной гранью трагизма любви Бердяев считает конфликт между любовью и творчеством.
Главу из книги «Самопознание», посвященную своим религиозным воззрениям, Бердяев считает наиболее ответственной, поскольку для ее написания требуется особая откровенность. И дело тут не в том, что он боится или не хочет быть правдивым, просто осознает, что правдивость в этой сфере трудна по существу.
Бердяев пишет эту главу в страшные и трагические дни европейской истории — в июне 1940 года. Снова он ставит перед собой вопрос, который приобретает теперь еще большую остроту: «…Подлинно ли реален, первичен ли этот падший мир, в котором вечно торжествует зло и посылаются людям непомерные страдания?» Именно этот вопрос заставляет философа обратиться к религиозной теме. Бердяева всегда преследовало ощущение некой тайны, ощущение того, что этот мир не исчерпывает всей реальности, что существуют иной мир, иная реальность: «Наш мир, которым для слишком многих исчерпывается реальность, мне представляется производным. Он далек от Бога. Бог в центре. Все далекое от Бога провинциально. Жизнь делается плоской, маленькой, если нет Бога и высшего мира». В таком мире, лишенном измерения глубины, считает Бердяев, нет и трагедии, что, вероятно, многих и подкупает. Для Того чтобы возникало ощущение трагедии, люди должны быть поставлены перед роком, тайной. Именно так происходило в греческих трагедиях, величавых и торжественных. Отношения между реальным миром и трансцендентным весьма относительны, поскольку религиозная жизнь — дело сугубо личное. Бердяев считал религию своим духовным путем, воспринимая все внешнее, например религиозную историю и традиции, только как символизацию собственного духа и духовной борьбы. Забегая вперед, можно сказать, что он так же воспринимает и творчество. Само творчество философ определяет как прорыв в бесконечность, а продукты творчества — как некие символы, свойственные только реальной действительности. Но об этом речь пойдет далее. Да, для Бердяева все находящееся во времени и пространстве служило лишь символом, знаком существования иной жизни. Однако при этом он не переставал сознавать и так называемые «реальности», рассуждал о них так, будто признавал их первичность: «Я делал вид, что нахожусь в этих реальностях внешнего мира, истории,
