— Ах, негодница! — восклицает Капитолина Ивановна. — Ведь она совсем разгульная!.. Ведь уж это я знаю, какие шашни за ней водятся!.. Чего же родители-то смотрят? Неужто так и дают мальчишку на погибель?..
— Старики в горе… сама-то мне рассказывает — плачет… Характер у Митеньки бедовый, на стену лезет… Такая у них кутерьма, что и сказать невозможно.
После двух часов беседы весь запас приобретенных Анной Алексеевной сведений передан Капитолине Ивановне, все решено, выяснено, всему подведены итоги и даны заключения.
Наступает некоторое молчание. Обе старухи сидят друг перед другом, выпивая чуть ли не двенадцатую чашку чаю с медком. Их раскрасневшиеся старые лица серьезны, и они имеют вид важных государственных людей, только что разобравшихся в сложном и запутанном деле.
— Ну, а еще что у тебя новенького, мать моя? — прерывает, наконец, молчание Капитолина Ивановна.
— Да что новенького! Видно, светопреставление скоро — по всем домам такая кутерьма идет, такие чудеса творятся…
— Уж и светопреставление! Видно, у тебя, Анна Алексеевна, от старости память вышибло… припомни-ка! Живем мы с тобою на свете немало времени, и всегда-то, всегда та же кутерьма была… Это вот я зачастую слышу, в прежние времена, мол, лучше было! Да ведь это так, зря люди болтают. Какие времена? Когда лучше было? Может, при царе Горохе, а на нашем веку все то же. Моды вот эти дурацкие меняются, прежнего богатства что-то меньше стало, да заместо золота мишурою теперь пыль в глаза пускать стали — это верно… А каверз всяких по семьям да дурости людской сколько было, столько и осталось… А ты говоришь, светопреставление!..
— Пожалуй, что и так, — соглашается, качая головою, Анна Алексеевна.
— То-то же — так!.. Какие у тебя новости?..
И начинает передавать Анна Алексеевна, что вот, мол, у тех-то дочка на прошлой неделе родилась, девочка здоровая, только на правом плече, на самом что ни на есть видном месте, большущее черное пятно…
— Даже мохнатое, матушка, мохнатое, ровно мышь!.. Мать-то плачет, говорит: вырастет девочка, так кто же с такой мышью замуж возьмет, как ее в люди будет показывать!..
— Вот дура-то, — замечает Капитолина Ивановна, — нашла о чем плакать!
— А у Семеновых, у Ивана Петровича, барышня ихняя, Анетточка, со студентом самурилась, а между тем жених хороший навертывался, богатый…
— И поделом!.. Распустили девку, я давно говорила: добром не кончится! — объявляет Капитолина Ивановна.
К концу вечера Капитолина Ивановна оказывается посвященной в подноготную знакомых и незнакомых. А главное, знает она, что все сообщенное Анной Алексеевной верно и что свои знания и наблюдения Анна Алексеевна никому, кроме нее, не поверяет. Посторонний человек хоть озолоти Анну Алексеевну — ничего от нее не выведает, слова от нее не добьется. А перед старым другом Капитолиной Ивановной нет у нее сдержки, нет тайн.
Знает еще Капитолина Ивановна, что никто и подозревать не может об этих их беседах за чайком с медком.
И вот объяснение репутации колдуньи, которую приобрела себе Капитолина Ивановна. Верной и неизменной помощницей ее в отгадывании разных запутанных историй и семейных дел всегда оказывалась Анна Алексеевна. Она доставляла ей материал, и из материала этого тонкий ум Капитолины Ивановны выводил сложные построения.
VI. ТАЙНОЕ СОВЕЩАНИЕ
На следующее утро после посещения Горбатова Капитолина Ивановна по обычаю проснулась очень рано, по обычаю умывалась более часа и извела несколько ушатов воды. Но за самоварчиком сидела недолго. Даже кошки, несмотря на все свои старания, никак не могли обратить на себя ее милостивого взора, так и отошли от стола несолоно хлебавши, без молока и булки.
Капитолина Ивановна прошла к себе в спальню, отперла шкафик, вынула из него два листа бумаги и два конверта, старинную стальную чернильницу в виде глобуса, который раскрывался на обе стороны посредством устроенной у верхнего полюса пружинки, несколько гусиных перьев.
Разложила она все это на столике возле окошка, уселась и принялась писать.
Подобное занятие было для нее крайне непривычно и составляло целое событие в ее повседневной жизни. Единственная письменная работа ее была — ежемесячное сведение счетов.
Несмотря на свою любовь к литературе и на множество прочтенных ею книг, Капитолина Ивановна писала довольно странными каракулями и при этом нисколько не стесняясь в орфографии. Она писала так, как говорила, находя это простым и естественным.
Да и перо-то она не держала, как все, а как-то стоймя. И вся ее фигура во время писанья делалась очень странной и комичной. Она выводила буквы не только пером, а бессознательно помогала работе и языком, даже по временам, на каком-нибудь трудном для нее слове, прищелкивала.
На первом листе она вывела:
— «Милостивой государь мой, Порфирий Якавлич. Прашу я вас быть у миня нынче к обеду беспременно, большая да вас есть надобность и при многа обяжите если ждать незаставите. Посылаю нарошно Сидара дело спешное. Пребываю со всем моим к вам доброжелательством Капитолина Миронова».
И тут следовал такой неожиданный и удивительный росчерк, что Капитолина Ивановна даже сама изумилась и несколько времени как бы с недоумением и любопытством разглядывала дело руки своей. Письмо это она сложила аккуратно в конверт и надписала:
«Порфирию Якавлечу».
Затем принялась за другой лист бумаги. Но от непривычной работы рука ее уже утомилась и она совсем почти иероглифически вывела:
«Анна Алексеевна, будь мать моя к обеду нужно». И затем поставила «K.M.» и уже без росчерка.
На конверте совсем ничего не надписала.
Окончив это дело, Капитолина Ивановна отперла шкафик, поставила в него чернильницу, положила перья, вынула пачку сургуча и огромную печать, на который был вырезан летящий голубь, довольно похожий на утку и имеющий во рту письмо. Зажгла Капитолина Ивановна свечку, очень неискусно запечатала свои письма и поспешила как можно скорее задуть свечу, как как не любила, чтобы свечи горели днем, это было одно из ее немногих, но упорных суеверий.
Выйдя из спальни с письмами, Капитолина Ивановна крикнула:
— Эй, Машка!
Машка тотчас же появилась на зов.
— Кликни Сидора, да чтобы шел скорее!
Сидор был дворник Капитолины Ивановны, крошечный мозглявый старикашка, седой как лунь, которого никогда не бывало ни видно, ни слышно в доме, но который тем не менее уже многие годы и даже, несмотря на свое пристрастие к хмельному, добросовестно исполнял обязанности дворника, плотника, садовника и огородника и поддерживал красоту дома и сада Капитолины Ивановны.
Сидор осторожно вошел в коридор и остановился у двери в столовую. Увидя Капитолину Ивановну, он отвесил ей глубокий поклон и проговорил хриплым голосом:
— Что приказать изволите?
— А вот что, Сидор, слушай ты, возьми вот эти два письма и сбегай… Это вон снеси к Анне Алексеевне, а это, где написано, смотри не перепутай! К Порфирию Яковлевичу… знаешь, у Андроньевского…
Сидор почесал в затылке.
— Сбегать-то к Анне Алексеевне, — сказал он, — это я мигомя, а вот к Порфирию Яковлевичу…
— Знаю я, что не ближний свет, — перебила его Капитолина Ивановна, — ну да сбегай, что тут, коли нужно! Да смотри ты, дорогой в кабак не завертывай…
Она строго погрозила ему пальцем.
— Нужное письмо и непременно мне ответ от него как можно скорее…
— Помилуйте, сударыня, — обиженно отозвался Сидор, — разве я в кабак… статочное ли дело, с барским поручением, да в кабак! А вот я так раздумываю — толк-то будет ли, сударыня? Жилье Порфирия Яковлича мне известно, найти- найду, да, сами изволите знать, не отпирают, не пущают… как бы не случилось того же, что намедни (это намедни было пять лет тому назад), так уж вы, сударыня, на мне не взыскивайте, коли не потрафлю. Ведь стучал я, стучал, кулаки себе отстучал, а так и ушел ни с чем, так вот и думается, не отопрут, что же я поделаю?
Капитолина Ивановна даже рассердилась.
— Вздор, пустое! — сказала она. — Нужно, чтобы он прочел это письмо, и ответ дал. Он до полудня всегда дома, и ты поспеши. Стучи и кричи: «Письмо, мол, от Капитолины Ивановны — отворите!»
Сидор опять почесал в затылке, но уже ничего не возразил. Он взял письма, не особенно дружелюбно посмотрел на них и молча вышел.
Капитолина Ивановна отправилась в сад и занялась варкой варенья. Но и Машка, и Лукерья замечали, что. барыне как-то не по себе — рассеянна она, задумывается, сидит — смотрит на таз с вареньем, а губами нет-нет да и зашепчет что-то.
Вот уже полдень, вот уже второй час, а Сидор не возвращается. Капитолина Ивановна то и дело посылает Машку узнать в дворницкую и каждый раз получает ответ, что она пуста.
— Так и есть! Зашел в кабак, нагрузился!.. Вот плюгавый старикашка — и послать-то никуда нельзя… Да еще ну как растерял письма?
