— А сам? Можно подумать, ты какойнибудь подвиг совершил! Всю жизнь только и делал, что трясся перед Сажиным!
— Да, я тоже потратил время впустую, — сказал он, все больше злясь. — Потому что женился на тебе. На пустой, безмозглой бабе. Алкоголичке и эгоистке.
— Голицын, ты редкая сволочь.
Она повернулась, чтобы швырнуть в воду окурок. Жена еще не совсем протрезвела, потому что покачнулась и машинально сделала шаг вперед. Словно напрашивалась. Дану и делатьто ничего не надо было. Всего лишь помочь ей отправиться вслед за окурком от едкой сигареты в глубокую черную воду. Подтолкнуть в спину. Анжелика даже не крикнула. Видимо, от страха ее парализовало. Он услышал всплеск воды и перегнулся через леер. Высоко. Она все равно что ударилась о бетонную стену. Сапоги и шуба моментально обледенели и потянули на дно. От удара жена наверняка потеряла сознание, если не потеряла его от страха, летя в темноте с высоты многоэтажного дома.
Вот и все. Он оглянулся: вроде бы никого. И торопливо направился к двери в теплое помещение, мечтая о стакане водки. Нервы есть нервы. И трусам иногда везет.
«Ну, нет, я не трус! — подумал Голицын. — Я убил жену. И очень ловко это сделал. Нет ни доказательств, ни свидетелей… Черт, сумочка! Надо ее поднять…»
— Кхекхе… — В темноте ктото закашлялся.
Дан вздрогнул. Всетаки был свидетель! Несмотря на жуткий холод, Голицыну стало жарко. Потея от страха, он вгляделся в темноту.
— Господи, Сема, ты?!
— Решил прогуляться перед сном?
— Я? Дда… — сказал он, слегка заикаясь.
— Или жену искал?
— Нет. Не знаю. Слушай, что ты видел?
— Видел и слышал, как они ругались с Сажиным, — невозмутимо ответил Сема. — Анжелика сказала Димке, что его жена всю жизнь наставляла ему рога с тобой.
— А он что? — напряженно спросил Дан.
— За такое ведь и убить можно. За такие словато. Так, Даня?
— Дда. Ттак.
— Вот и ладненько. Советую тебе делать вид, что ты ничего не знаешь. В таком деле торопиться не следует. А я тебе помогу.
— Я не совсем понял…
— Потом поймешь. Иди к себе.
Зебриевич смотрел на него абсолютно трезвыми, жуткими, как у нападающей змеи, глазами и словно готовился впрыснуть яд. На шее у Семы был шерстяной шарф домашней вязки, на руках коричневые кожаные перчатки. Нелепый вид. ВинниПух, перепутавший в гардеробе полки. А глаза как у змеи.
— Дада, — как болванчик закивал Дан. — Я пойду к себе. А жена утром найдется…
«Надо напиться… Водки хочу… Хочу забыть обо всем…»
Зебриевич молча смотрел ему вслед, накручивая на шею размотавшийся шарф. А когда Дан скрылся из виду, Сема направился к лееру, к тому месту, откуда упала за борт Анжелика. На всякий случай, проверить. Не поднимется ли тревога? Вдруг Анжелику ктонибудь видел, когда она падала?
Но было тихо…
Море седьмое, Балтийское
— Вы к кому? — преградила Алексею путь строгая секретарша. Под стать шефу, такая же рослая и непреклонная.
— Я хочу видеть Дмитрия Александровича.
Девушка смерила его взглядом с высоты своего королевского роста и с усмешкой сказала:
— Сомневаюсь, что он вас примет.
— А вы всетаки доложите.
— Дмитрий Александрович очень занят! У него с минуты на минуту начнется совещание!
— Скажите, что пришел Леонидов. Это не займет много времени.
— Ну, хорошо, — сжалилась она и скрылась за дверью кабинета, который так преданно охраняла. Кстати, на двери не было таблички. Вообще никакой. — Ждите, — шепнула, прежде чем нырнуть в кабинет, секретарша. По ее тону и жесту, которым она взялась за ручку двери, Алексей понял, что Сажин для этой девушки все.
«Умеет Дмитрий Александрович подбирать кадры», — хмыкнул он и тут услышал мело дичное:
— Войдите.
Ему приветливо улыбнулись: раз это имя открывает двери заветного кабинета, значит, мужчина стоящий. Теперь секретарша смотрела на Алексея подругому и даже стала меньше ростом, если такое возможно. Сажин сидел за столом, водя пальцем по экрану планшета и чтото там, в Инете, выискивая. Кабинет без таблички на двери был скромных размеров и какойто безликий. Ни за что не подумаешь, что здесьто и решается судьба огромной компании.
— Здравствуйте, Дмитрий Александрович! — радостно сказал Алексей. — Прекрасно выгля дите!
На Сажине был отличный темный костюм, вполне человеческий. Рубашка, кстати, не белая, а кремовая, но и этот цвет Сажину шел. Глаза у него посветлели с тех пор, как они с Алексеем виделись в последний раз. Так что кремовая рубашка — вполне.
— И тебе не хворать. Садись, — кивнул Сажин на пустое кресло.
— Сдается мне, ваша супруга опять надела подаренное вами кольцо, — сказал Алексей, присаживаясь.
— Нет.
— Почему? — искренне огорчился он.
— Я ищу для нее другое.
— Послали человечка в Алмазный фонд? Или замахнулись на бриллианты Элизабет Тейлор?
— А кто это? Впервые слышу.
— Да что вы, Дмитрий Александрович! Известнейшая американская актриса, королева Голливуда! Она играла Клеопатру. Много раз была замужем, семь или восемь, среди ее супругов встречались и очень богатые люди. Она, к сожалению, уже умерла, но осталась шикарная коллекция драгоценностей, которые стоят сумасшедших денег. Эта коллекция известна на весь мир. В Инете есть картинки. Вы бы взглянули, — кивнул Алексей на планшет.
— А чего столько раз разводилась? — нахмурился Сажин.
— Так ведь актриса! — развел руками Алексей.
— Не понимаю. Цацки хоть стоящие?
— Неплохие.
— Ладно, глянем.
— Если вы построите еще парочку торговых центров и сдадите их в аренду, на колечко для Дарьи Витальевны вам, пожалуй, хватит.
— Хамишь, — погрозил ему пальцем Сажин. — С чем пришел?
— Я знаю, что Голицын убил свою жену.
— А я думал, она сама свалилась за борт, по пьяни.
— Нет. Он ее столкнул.
— Точно?
— На сто процентов.
— Ну и что?
— В моей жизни случалось, что я отпускал убийцу, и не раз. Бывает, что жертва совсем не вызывает симпатий, а убийца — напротив. Разные бывают обстоятельства. Есть люди, которых не жалко. Анжелику Голицыну тоже не жалко, — вздохнул Алексей. — Никчемная бабенка, характер дерьмо, плохая мать, плохая жена. Спустить бы это дело на тормозах. Умерла и умерла. Плакать о ней никто не станет. Разве что сын…
— Он тоже не станет.
— А внуков у нее нет. Да и бабушка из нее была бы такая же плохая. Но и Голицын не вызывает у меня симпатии. Мало того, я хочу, чтобы он получил срок.
— И в чем проблема? — тяжело посмотрел на него Сажин.
— У меня нет доказательств. Ни единого.
— И ты пришел ко мне. Понимаю.
— Вы можете заставить его прийти с повинной.
— Интересно, как, — усмехнулся Сажин.
— Бросьте, Дмитрий Александрович! Вы всю жизнь дергали эту марионетку за ниточки, на которых она висела. Не настал ли момент обрезать эти веревки?
— Ну, допустим. Зачем мне это надо?
— Вы ведь наказали Зебриевича. А как же Голицын?
— Даньке и так досталось. Он все потерял.
— Ошибаетесь. Теперь, после смерти жены, он получит огромную страховку.
Сажин задумался. В кабинет робко заглянула секретарша.
— Дмитрий Александрович, все собрались и ждут вас.
— Погоди, — махнул рукой Сажин. Девушка исчезла. — Значит, ты хочешь, чтобы я сделал твою работу. Разводишь меня. Ловко! — Он вдруг рассмеялся. — А ты мне нравишься! Лад но, жди.
И встал.
— Чего ждать? — спросил Алексей, тоже поднимаясь.
— Он придет, — коротко сказал Сажин и вышел из кабинета.
«Лучше бы было тебе, Даниил Валерьевич, сегодня утром написать явку с повинной, — подумал Алексей, выходя следом. — Но ты сам нарвался».
— Поговорить надо, — сказал Сажин в телефонную трубку. На том конце эфира был Дан. — Приезжай ко мне.
— К тебе? — удивился тот.
— А что странного? Ты давно уже не был у нас в гостях.
— Ну, хорошо… — Голицын замялся. Потом всетаки спросил: — Чтото случилось?
— Мы обсудим, как тебе жить дальше. Жду.
«Сажин! — усмехнулся он. — Как всегда, немногословен. А если разговор об Алисе? Леня всетаки принес шефу компромат? Вот было бы здорово!»
С этой радостной мыслью Дан и поехал к Сажину. Один раз не больно.
— Он у себя в кабинете, — сказала Даша вместо «здравствуй», открыв гостю дверь.
Дан было по привычке потянулся губами к Дашиной щеке, «привет, моя девочка», но Даша отстранилась. На ее лице было выражение, к которому Дан не привык. Брезгливости, что ли. Ему стало не по себе.
«Может, у нее критические дни», — мысленно усмехнулся он, проходя в маленькую комнату, которую Даша громко называла кабинетом. Сажин сидел за письменным столом.
— Проходи, садись, — сказал Дима. — Хочешь, на стул, а хочешь, на диван.
